У истоков Броукри (СИ) - Дьюал Эшли - Страница 4

К нам подбегают два подростка, обоим лет по пятнадцать. Они подхватывают парня под мышки и тащат вверх по крутой лестнице, к крыше.

- Они не должны никому о нем рассказывать, - говорю я, разминая ноющие плечи. У Марии хмурятся брови, а я тут же отмахиваюсь. – Все, поняла, ты могила.

- Мне не зачем подставлять себя, мисс Адора.

- Приятно это слышать.

В доме пахнет чем-то жаренным. Повсюду носятся маленькие дети. Они толкаются и прыгают в коридоре, будто непоседливые молекулы, а я аккуратно обхожу их стороной, и радуюсь, что не так уж часто пересекаюсь с детьми. Точнее, совсем не пересекаюсь. Мама у меня и под предлогом смертной казни не согласится на пополнение в семействе. Мне кажется, ей и так хватает самовлюбленного гордеца и забитой серой мышки. Для полного комплекта не достает только серийного убийцы.

На чердаке душно. Я открываю окно и прошу Марию принести аптечку. Сбрасываю на пол сумку и медленно приближаюсь к парню, изучая его израненное лицо. Странно все это: мой брат калечит людей, а затем я пытаюсь их спасти.

Снимаю с незнакомца его кофту, осматриваю свежие раны на торсе и плечах, и туже стягиваю свои волосы в неуклюжий пучок. Мне никогда раньше не приходилось ощущать запах крови – такой явственный, четко-выраженный. Также, я никогда не пыталась спасти кому-то жизнь. Это жутко пугает и волнует одновременно.

Мария возвращается с лекарствами и теплыми махровыми тряпками. Подкладываем под голову незнакомца несколько подушек, обрабатываем рану на плече и подбородке. Не знаю почему, но мне неожиданно кажется, что ссадина на шее парня от биты Мэлота. Он часто уходит на дело, вооружившись деревянной битой, вырезанной в молодости отцом. И что-то мне подсказывает, папа смастерил ее для аналогичных целей.

- Нужно зашить, - вдруг говорит Мария, указывая на плечо незнакомца. – Рана очень глубокая, кровь не останавливается.

- Зашить?

- Да. Но я не смогу, руки дрожат, мисс. Придется вам.

- Мне? – я в ужасе распахиваю глаза. – Но я не умею.

- А что тут уметь? Штопай, как ткань, дорогая.

- Мария, но я никогда прежде не шила.

- Все бывает в первый раз, мисс Адора. Все бывает.

Не знаю, сколько проходит времени. Когда мы заканчиваем, руки дрожат, а сердце в груди рвется наружу, тарабаня по ребрам, будто дикое. Поднимаюсь на ноги и провожаю Марию взглядом. Она выглядит уставшей. К тому же на ее ногах до сих пор эти ужасные и неудобные квадратные туфли. Я почему-то усмехаюсь, хотя ничего смешного уже очень и очень давно не происходило в моей жизни.

Неожиданно слышу стон. Оборачиваюсь и вижу, как парень распахивает опухшие от синяков глаза. Он тут же пытается подорваться с пола, но я оказываюсь рядом и аккуратно придавливаю его плечи ладонями.

- Тише.

- Что происходит? – восклицает он, дергано осматриваясь. – Что…, что я…

- Ты в безопасности. Я никому не расскажу о тебе, слышишь?

- Но…

- Отдыхай.

Незнакомец послушно ложится обратно. Его пальцы смыкаются на моих запястьях и впиваются в них, будто иглы, и мне немного больно, но я не подаю вида. Он глядит прямо на меня и глядит так, что кровь стынет в жилах. Ему страшно; наверняка, ему больно, но я уверена, что если бы он ощутил угрозу, он подорвался бы на ноги и уничтожил меня лишь одним ударом. Однако он не подрывается. Я поглаживаю его ладони, затем касаюсь рукой его лица. Слышу, как тяжело и грузно он дышит, и шепчу:

- Все в порядке.

- Кто ты?

Немного погодя, отвечаю:

- Твой друг.

- Друг?

- С тобой ничего не случится.

- Я должен уйти, я…, - он вновь пытается встать, но я упрямо поджимаю губы. Меня не удивляет его желание унести ноги. И скорее всего, он бы сбежал, если бы не слабость, вспыхнувшая по всему его телу, будто пожар, - я…, я должен…

Его глаза закатываются. Я выдыхаю, а затем укрываю его до подбородка шерстяным пледом. Надеюсь, парень придет в себя после того, как большинство ран затянется. Иначе все наши труды были напрасными.

ГЛАВА 2.

Меня будит стук в дверь. Я резко подрываюсь и вскрикиваю, будто боюсь, что парня нашли, а отец сейчас живьем сдерет с меня кожу! Однако в комнате спокойно.

Мария сообщает, что родители ждут меня к завтраку, и я со стоном валюсь обратно к себе на постель. Прикрываю пальцами глаза. Что же вчера произошло? Неужели я зашила тому незнакомцу рану? Неужели я вообще решилась пойти против воли отца? Черт, я не думаю, что моя жизнь продлится еще немного, если родители обо всем узнают.

Я нехотя встаю с кровати и одеваюсь так, как любит мама, чтобы заранее угодить ей. Они встретят меня с огнем в глазах, с намерением отослать из дома как можно дальше, а я посмотрю на них и скажу: но я же в вашем любимом платье! Я ведь правильная дочь!

Какой абсурд. В моей голове каша. Снимаю с себя мамин любимый сарафан и лихо натягиваю широкие джинсы и топик. Такой они привыкли меня видеть: мирно бунтующей против их правил. К чему привлекать лишнее внимание? Тем более что шрам не видно. Я проверяю, что он, действительно, не выглядывал из-под топа и киваю. Прошлое всегда со мной рядом, куда бы я ни пошла, и что бы я ни делала.

Я спускаюсь по лестнице нарочито медленно и плавно, будто сердце не вырывается из груди и не танцует сальсу где-то в ребрах. Встречаюсь взглядом с Марией и улыбаюсь ей, будто теперь между нами существует связь. По сути, так оно и есть. Тайны связывают людей, порой, даже без их согласия. Однако легче от ее присутствия не становится.

Когда я прихожу в стеклянный зал, где на ветру играют белые, шелковистые шторы, за столом все молчат. Отец, как всегда, прячет лицо за газетой. Мама – высокая, статная и худая блондинка, одетая в легкий салатовый комбинезон – изучает журнал, раскрытый на ее коленях. Мэлот переписывается по телефону, но едва замечает меня, тут же недовольно улыбается и скалится:

- Доброе утро, Дор.

О, Боже, он знает. Знает! Однако брат откидывается в кресле и усмехается.

- Я как раз хотел рассказать родителям о том, как вчера мы с тобой играли в гольф на заднем дворе. – Его брови ползут вверх. – Вечером. Помнишь?

Ах, вот в чем дело. Я со свистом выдыхаю и почему-то хмыкаю. Удивительно, что у него до сих пор не сложилось впечатление, будто родителям абсолютно наплевать на нас и на наши развлечения. Да, мама не сторонник боев, которые он устраивает так часто, что уже со счета, наверно, сбился. Но это не вылилось бы для него в огромные неприятности. Куда опаснее информация о том, что дочь де Веро спасает жизнь заклятому врагу. Тут уж я уверена, родители разошлись бы по полной программе.

- Да, - присаживаясь напротив, шепчу я, - расскажи, конечно.

- Ты надела топ. – Говорит мама, не отрывая глаз от журнала.

- Не берусь спорить.

- Переоденься, если решишь выйти на улицу.

Ее холодный тон похлеще ссор и споров. Я мечтаю услышать, как она кричит, но все чаще мне кажется, что она попросту не умеет чувствовать. Просто говорит, что делать, как делать и когда. Приказывает и ждет исполнения. И если я не слушаюсь, вступает отец, а у нее отпадает необходимость в разговорах на повышенных тонах; в любых разговорах, где положено смотреть собеседнику в лицо.

- Хорошо.

- Мэлот, - отец откладывает газету и сверкает зелеными глазами. Я всегда понимала, почему мой отец главный. И не только в семье, но и в этом городе. Он глядит на человека, и этого достаточно: слова излишни, когда вас прожигает взглядом Эдвард де Вер. – Ты же не занят сегодня? – Это не вопрос. – Мы должны встретиться с новым заказчиком. Я хотел бы тебя представить.

Папа говорит мало, но попадает точно в цель. Мэлот и не думает отвечать. Кивает, а отцу ничего больше и не нужно. Едва ли наши диалоги были длиннее и содержательней. Я иногда цепенею и падаю в рассуждения: как же так вышло, что в нашей семье никому нет ни до кого дела? Это же поразительно, как далеки друг от друга могут быть близкие люди.