Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта - Страница 69

Я погладила его по щеке и пожелала, чтобы к нему вернулся рассудок. Он сморгнул, легонько нахмурился и постепенно пришел в себя. Его ладонь перестала дрожать.

И когда я посчитала, что время настало, я отпустила его руку. Расстегнула блузку и спустила ее с плеч. Сбросила юбку и вместе с ней нижнее белье. И стала ждать — нагая, как жертва в день его праздника.

24

ЕСЛИ Я ПОПРОШУ

— И тогда… тогда…

Ты все помнишь.

Нет. Нет, я не помню.

Чего ты боишься?

Я не знаю.

Он причинил тебе боль?

Я не помню!

Нет, помнишь. Думай, дитя мое. Я сделала тебя сильной, ты должна вспомнить — звуки. Запахи. Эти воспоминания пробуждают чувства — какие?

Это… это похоже на лето.

Да. Влажное, душное. Летние ночи. Ты знала, что днем земля впитывает в себя все тепло, а ночью отдает его? И вся эта энергия плещется в воздухе и ждет, когда кто-то овладеет ею. Она оседает на коже влагой. Открой рот — и она свернется на языке.

Я помню. О боги, я все помню.

Конечно. Как же иначе.

*

Тени почернели и удлинились, Ночной хозяин поднялся на ноги. Он навис надо мной, и в первый раз я не сумела разглядеть его глаза в темноте.

— Почему? — спросил он.

— Ты так и не ответил на мой вопрос.

— Вопрос? Какой?

— Убьешь ли ты меня, если я тебя попрошу.

Не скрою — мне было страшно. Но все это — бешено колотящееся сердце, участившееся дыхание — только подстегивало эсуи. Удовольствие от опасности. Он вытянул руку, так медленно, что я испугалась — а вдруг сплю? — и провел кончиками пальцев от локтя к плечу. Одно прикосновение, всего лишь одно прикосновение — и страх переродился в нечто другое. О боги. И богиня.

В темноте сверкнули зубы, я вздрогнула от того, какие они белые, острые. О да, он опасен. Он опасен как никто…

— Да, — ответил он. — Если ты попросишь, я тебя убью.

— Вот так просто? Возьмешь и убьешь?

— Ты желаешь власти над своей смертью, поскольку не имеешь власти над своей жизнью. Я… понимаю тебя.

И он примолк, и это молчание хранило в себе столько невысказанного… И я подумала: а ведь, наверное, Ночной хозяин тоже когда-нибудь желал умереть — и не мог.

— Я не знала, что ты хочешь, чтобы я имела власть над своей смертью.

— Нет, маленькая пешка.

Я попыталась сосредоточиться на смысле его слов, но его рука продолжила медленное путешествие к моему плечу. Я… всего лишь человек.

— Это Итемпас навязывает свою волю другим. А я всегда предпочитал добровольные жертвы.

И он провел пальцем по ключице, и я едва не отшатнулась — внутри все таяло от удовольствия. Но я не двинулась с места, потому что видела его зубы. От хищника нельзя бежать. Он нагонит и растерзает.

— Я… Я знала, что ты согласишься.

Голос у меня дрожал. Язык — заплетался.

— Я не знаю почему, но я знала…

Что я знала? Что для тебя я более, чем пешка. Но нет, эти слова я выговорить не смогу.

— Я должен быть самим собой.

Он так это сказал, словно за этой банальной фразой стояло что-то безмерно важное.

— Здесь. Сейчас. Ты просишь меня об этом?

Я голодно облизнулась:

— Я прошу не смерти, а… тебя. Да. Я прошу тебя у тебя.

— Значит, ты просишь о смерти, — предупредил он.

И провел тыльной стороной ладони по моей груди.

Пальцы прихватили набухший, ждущий сосок, и я ахнула, не сдержавшись. В комнате стало совсем темно.

Но через желание настойчиво пробивалась мысль. Мысль, следуя которой я и затеяла все это безумное предприятие. Я ведь не самоубийца, не подумайте обо мне плохого. Я хотела жить — все оставшееся мне до срока время — и не желала сокращать его ни на мгновение. И так во всем: я ненавидела Арамери, но все же старалась понять их, я хотела предотвратить вторую Войну богов, но при этом освободить Энефадэ. Я многого, многого хотела, и мои желания противоречили друг другу, и исполнить их одновременно не получалось. Но я все равно хотела, чтобы мои мечты сбылись. Наверное, Сиэй заразил меня ребячеством.

— У тебя было множество смертных женщин, — сказала я.

Я говорила со страстным придыханием. Он наклонился и потянул носом, словно бы вдыхая меня.

— Ты дюжинами брал их к себе на ложе, и все они остались живы…

— То было прежде. До того, как столетия людской ненависти превратили меня в чудовище… — проговорил Ночной хозяин, и в голосе его звучала печаль.

Я сама называла его чудовищем, но это же слово в его устах звучало… непривычно. И… неправильно. Он не должен так о себе говорить.

— До того, как брат украл все самое лучшее, что жило в моей душе. Любовь, нежность…

И вдруг — почему? не знаю… — страх меня покинул.

— Нет, — сказала я.

Его рука замерла. Я вложила свою ладонь в его, и наши пальцы переплелись.

— Все это живет в тебе, Нахадот. Я вижу это. И чувствую.

Я поднесла его руку к губам. Его пальцы судорожно сжались, словно это застало его врасплох.

— Но ты прав. Раз уж мне суждено умереть, я хочу умереть так, как того хочу я, а не кто-то другой. Мне многого не успеть сделать и пережить — но хотя бы это все еще возможно. Я хочу тебя. — Я поцеловала его пальцы. — Пожалуйста, будь со мной нежен. Пожалуйста…

Краем глаза я уловила движение. А когда повернула голову и посмотрела внимательнее, то увидела черные полосы — они извивались и ползли во всех направлениях, подобно слепым змеям, — по стенам, по полу, по оконным стеклам. Они истекали из-под ног Нахадота и свивались друг с другом. В черноте дышали глубокие провалы, там плыл туман и разверзались бездонные тихие пропасти. Он выдохнул — длинно, шелестяще. И влажный, напоенный специями воздух свернулся у меня на языке.

— Я хочу слишком многого, — прошептал он. — Слишком давно я не раскрывался, не отдавал эту часть себя, Йейнэ. Меня мучит голод… я вечно голоден. Он пожирает меня, этот голод, пожирает беспрерывно. Но Итемпас предал меня, а ты — не Энефа, и я… я… боюсь.

Глаза нестерпимо защипало от выступивших слез. Я бережно обхватила ладонями его лицо и притянула к себе. Прохладные губы коснулись моих и оставили во рту вкус соли. Мне показалось, он дрожит.

— Я отдам тебе всю себя, — прошептала я, и он поднял голову.

И прижался лбом к моему лбу, тяжело дыша.

— Ты должна сказать это. Я попытаюсь быть тем, кем я был раньше, я попытаюсь, но… — И он тихо, отчаянно застонал. — Говори же!

Я прикрыла глаза. Сколько женщин Арамери произнесли эти слова и расстались с жизнью? Я улыбнулась. Если я последую за ними, это будет достойная дарре смерть.

— Делай со мной все, что хочешь, Ночной хозяин, — прошептала я.

И в меня тут же вцепились руки.

Я не говорю — его руки, потому что их было слишком много, этих рук, гладящих мои плечи, соскальзывающих по бедрам, перебирающих волосы. Одна даже обвилась вокруг лодыжки. В комнате стояла глухая темнота. Я не видела ничего — только окно и ночное небо за ним. Закат угас окончательно. Звезды закружились, меня подняли и опустили на кровать.

И мы жадно набросились друг на друга. Он ласкал меня там, где я хотела, словно читая мои мысли. А я дотрагивалась до него — и не сразу ощущала под рукой тело. Сначала моя ладонь встречала пустоту, а потом пустота становилась гладкой мускулистой рукой. Я обхватывала ногами ничто, а потом обнаруживала на себе напряженные, ждущие моих мыслей бедра. Так я давала ему облик, и мои фантазии лепили его, и так он, через меня, избирал свой облик. Когда в меня проникло тяжкое, плотное тепло, я даже не знала, пенис ли это или свойственный лишь богам, отличный от человеческого фаллос. Похоже, все-таки последнее — человеку не под силу наполнить собой все тело женщины так, как Нахадот наполнил меня. И дело было вовсе не в размере… Я вскрикнула — он позволил мне это.

— Йейнэ…

В горячке страсти я ничего не замечала, ничего не видела. По звездному небу бежали облака. Черные полосы расчертили потолок комнаты, расширились и слились в одну огромную зияющую пропасть. Нахадот двигался все быстрее, в задыхающемся, торопливом ритме. Я чувствовала боль — потому что я желала боли.