Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта - Страница 64

— Это ты виновата, что он сейчас в таком состоянии!

Я покраснела, но ничего не ответила. А что отвечать? Курруэ права. Однако в комнате молчали. Курруэ сжимала и разжимала кулаки и всматривалась в темноту с очень нехорошей гримасой на лице.

— Если надо, я могу завязать глаза, — предложила я.

Что-то в воздухе такое загустело, какая-то застарелая ненависть, похоже. Курруэ ненавидит меня не за этот дурацкий разговор. Она… ах да, конечно. Курруэ ненавидит смертных вообще, весь род людской. Ведь она видит в нас виновников своего плена и рабства. А еще она думает, что Нахадот из-за меня повел себя безрассудно. Возможно, кстати, она и в этом права — не зря же она богиня мудрости. Поэтому я не обиделась, когда Курруэ уставилась на меня с ледяным презрением во взгляде.

— Дело не в зрении, — процедила она. — Тут важно все — твои ожидания. Страхи. Желания. Вы, смертные, хотите, чтобы он был чудовищем. И он в него превращается!

— Тогда я не буду хотеть ничего, — сказала я.

Сказала, улыбаясь, но во мне закипал гнев. Наверное, в ее слепой ненависти к человечеству была доля мудрости. Хотя если ждать от нас только плохого — что ж, нам будет трудно разочаровать ее. Но сейчас это не имело значения. Она стояла у меня на пути, а я должна была во что бы то ни стало завершить одно дело. Потому что потом я умру, и завершать его станет некому. И если понадобится, я прикажу ей отойти в сторону.

Она пристально глядела на меня — может быть, пыталась понять, насколько далеко простирается моя решимость. А потом покачала головой и презрительно отмахнулась:

— Ну и пожалуйста. Ты глупа. И ты, Наха, тоже глупец. Вы друг друга стоите.

И с такими словами Курруэ ушла от нас прочь, тихо ругаясь по-своему. Она скрылась за поворотом, бормотание стихло. Я подождала, пока прекратится и звук ее шагов — не затихнет, а именно что исчезнет, — а потом развернулась к открытой двери.

— Заходи, — сказал Нахадот.

Я покашляла, прочищая горло. Почему-то именно сейчас я очень нервничала. Ну почему, почему он внушает мне страх не когда надо, а когда совсем не надо?

— Прошу прощения, лорд Нахадот, — проговорила я. — Но возможно, лучше мне постоять снаружи. Если я могу повредить вам даже мыслью, если это и вправду так…

— Ваши мысли всегда мне вредили. Страхи, невысказанные желания. Они подталкивают и отталкивают меня, как молчаливые приказы.

Во мне все сжалось от ужаса.

— Я… не хотела стать еще одной причиной ваших страданий.

Повисло молчание. Я затаила дыхание.

— Моя сестра мертва, — очень тихо проговорил Нахадот. — Мой брат сошел с ума. Мои дети — те немногие, что уцелели, — ненавидят и боятся меня, хотя и почитают.

И тут я поняла: Симина обрекла его на пытку, но это пустяки по сравнению с тем, что он терпит веками. Мучения продлились несколько мгновений — по сравнению со столетиями горестного одиночества, к которым его приговорил Итемпас. А я стою и переживаю — ой, извините, я вам еще немножко больнее сделала…

Я открыла дверь и вошла.

В комнате царила абсолютная тьма. Я постояла рядом с дверью. Думала, глаза привыкнут. Но куда там… Дверь закрылась за моей спиной, и в полной тишине я наконец расслышала дыхание — медленное и ровное, совсем рядом.

Я вытянула руки и на ощупь пошла вперед. Очень хотелось надеяться, что боги в мебели не нуждаются. И в ступеньках тоже — а то ведь зацеплюсь и что-нибудь себе поломаю…

— Стой, где стоишь, — сказал Нахадот. — Рядом со мной сейчас… небезопасно.

А потом неожиданно мягко добавил:

— Но я рад, что ты пришла.

То был другой Нахадот — не смертный, но и не безумный зверь из страшной сказки, которую рассказывают долгими зимними ночами. То был Нахадот, который в ту, первую ночь меня поцеловал. Тот, кому я тогда все-таки пришлась по душе. Тот, перед которым я была беззащитна… Ну почти беззащитна.

Я глубоко вдохнула и попыталась сосредоточиться на мягкой пустой темноте перед собой.

— Курруэ права. Мне очень жаль. Симина наказала тебя, и это моя вина.

— Она сделала это, чтобы наказать тебя.

Меня передернуло:

— Тем хуже.

Он тихо рассмеялся, и я почувствовала, как колыхнулся воздух — будто теплой летней ночью повеял ветерок.

— Но не для меня.

Вот так вот.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, милорд?

Я снова ощутила дуновение воздуха — на этот раз он пошевелил волоски на шее. И я вдруг представила его за спиной. Как он прижимает меня к себе и его дыхание поглаживает сгиб моей шеи.

С другой стороны комнаты донесся тихий звук — словно кто-то голодно сглотнул. И вдруг все пространство заполнило вязкое, тягучее вожделение. Могучее, подчиняющее — и совершенно не похожее на нежность! О боги! Я быстро сосредоточилась на мыслях о темноте: ничто, темнота, мама дорогая. Да.

Жуткий, засасывающий голод колыхался вокруг меня некоторое время. Потом исчез.

— Лучше бы тебе, — сказал он очень ласково — странно, что это с ним, не к добру это все… — лучше бы тебе не пытаться мне помочь.

— Мне очень жаль…

— Ты — смертная.

И этим все сказано. Я опустила глаза. Мне стало стыдно. Очень стыдно.

— Ты хотела спросить меня. Что-то узнать о своей матери.

Да. Я сделала глубокий вдох.

— Декарта убил ее мать, — проговорила я. — Она поэтому решила помогать вам? Она назвала эту причину?

— Я — раб. И Арамери мне не доверяют. Она тоже не доверяла. Я же тебе сказал: сначала она просто задавала вопросы.

— А ты, в обмен на ответы, потребовал от нее помочь вам?

— Нет. Она все еще носила сигилу родства. Мы не могли ей доверять.

Невольно я подняла руку и коснулась лба. Надо же, как просто забыть, что у меня там — отметина. И я забыла, что в отношениях между людьми — и богами — эта отметина имеет решающее значение.

— Тогда как…

— Она спала с Вирейном. Будущим наследникам обычно рассказывают о церемонии передачи власти, но Декарта приказал, чтобы ей ничего не говорили о некоторых подробностях. А Вирейн сболтнул лишнего. Рассказал ей все в красках. Думаю, для нее и этого было достаточно — она сразу поняла, что к чему.

Да. Именно так все и было, наверняка. Она подозревала в чем-то Декарту — и Декарта, судя по всему, боялся, что она что-то узнает.

— А что она сделала, когда все узнала?

— Она пришла к нам. И спросила, как лучше освободиться от сигилы. Так она смогла бы причинить вред Декарте — а за это она бы использовала Камень, чтобы освободить нас.

Я затаила дыхание — вот это решимость! Как же она ненавидела! Я прибыла в Небо с твердым намерением умереть, но отомстить за мать. И только судьба и воля Энефадэ предоставили мне такую возможность. Но моя мать не нуждалась в помощниках! Она сама выпестовала свою месть! Она предала свой народ, свою семью, даже своего бога — и все для того, чтобы сразить одного-единственного человека.

Симина была права. Я в подметки матери не гожусь.

— Вы сказали, что только я смогу использовать Камень для вашего освобождения. Потому что во мне живет душа Энефы.

— Да. Это мы Киннет и объяснили. А поскольку нам представилась такая возможность… Мы сказали, что если ее лишат наследства, то сигилу тоже уберут. И свели ее с твоим отцом.

Сердце ухнуло куда-то в желудок. Меня слегка затошнило, и кровь обернулась водой. Я прикрыла глаза. Вот тебе и сказочная любовь с первого взгляда…

— А она… сразу согласилась отдать вам ребенка? — спросила я.

Мне казалось, что я говорю слишком тихо. С другой стороны, в комнате слышались лишь наши голоса — никаких посторонних звуков.

— Получается, они с отцом… что же, они меня зачали специально, чтобы отдать вам?

— Нет.

Я не могла заставить себя поверить в правдивость его ответа.

— Она ненавидела Декарту, — продолжил Нахадот, — но она оставалась его любимой дочерью. Мы ничего не говорили ей про душу Энефы и наши планы, потому что не доверяли ей.

А вот это вполне понятно.

— Ну хорошо, — сказала я, пытаясь собраться с мыслями. — Итак, она повстречала моего отца. А он был последователем Энефы. Она вышла за него замуж, зная, что он поможет ей добиться своего, а еще она знала, что за этот брак ее вышвырнут из дворца и отлучат от дома. И так она сумела освободиться от сигилы.