Тень Аламута - Басирин Андрей - Страница 48

– Вы художник?

– Помилуйте, сударыня! Я поэт. Не очень хороший, правда… но тут уж из песни слова не выкинешь.

– Мошенник ты хороший, – заметил магистр, внимательно слушавший рассказ. – Ну и глотку драть горазд.

– И это тоже. Что есть, то есть, отнекиваться не стану. Но слушайте же дальше. Когда выяснилось, что меня разыскивают сразу пять кредиторов, а старшина цеха каменщиков преследует, чтобы убить…

– Ты путался с каменщиками? Вот новость!

– Ошибки молодости, мессир. Они, родимые! Как говорится, свободному городу – вольные каменщики. Я дочку старшины обрюхатил, понимаете? Когда это обнаружилось, я потерял голову – каждом встречном я подозревал каменщика. Вы знаете, эти бродяги глуховаты. Чтобы отличить своих, они при встрече подают друг другу знаки. Рехнуться можно.

И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.

– А вы? – пискнула Мелисанда.

– Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной – человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.

– С ума сойти!

– Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.

– Так ты еще и женат был?! – хором воскликнули Мелисанда и Гуго.

– Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах – меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках – мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…

– Ужас!

– Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.

Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.

– …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз – и рука напрочь! Хлоп – нога пополам! Тресь – и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…

– Совсем заврался, – пробормотал магистр. – Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.

– Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.

Мелисанда дернула магистра за рукав:

– Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.

– Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?

– Вас заколотили и понесли.

– Да. О, это были страшные мгновения! Я сидел и дрожал, а меня всё несли и несли. Потом бросили в глухой подвал. Едва мои мучители ушли, я попытался выбраться из своей тюрьмы. О, ужас! Обручи не поддавались. Я кричал, я звал на помощь, но никто не явился на мой зов. Без еды и почти без воздуха, я был обречен. Кроме того, мне страшно хотелось по малой нужде.

– И что же вы сделали, сударь?

– А как вы думаете? Признаться, положение виделось мне отчаянным. Я вознес молитву Господу и принялся ждать. Несмотря на безвыходность ситуации, я опять заснул. И проснулся, лишь когда бочку вытащили из подвала и поволокли наверх. Это меня воодушевило. Возблагодарив Христа, я принялся кричать и звать на помощь.

Даже встреча с каменщиками меня более не пугала. Да и что такое пара тумаков по сравнению с тем, чтобы провести в бочке всю оставшуюся жизнь? К счастью, дела повернулись неплохо. Бочка раскрылась, я вывалился на пол. Слуги немедленно ушли, предоставив меня моей собственной судьбе.

Я сидел на полу, озираясь. На стенах висели удивительные картины: рисунки черепов, удивительные крылатые машины. Из золоченой рамы загадочно улыбалась девушка в темном платье. Четырехрукий и четырехногий человек в круге пронзал меня зловещим взглядом. Взгляд мой упал на картину, изображавшую Тайную вечерю, и я успокоился. Хуже, чем Ему мне уже не будет.

– Эй! – закричал я. – Есть кто живой? – Тишина была мне ответом.

– Где я? Спасите!!

– Нуа-у? – отозвался хрипловатый голос. – И чего аурем?

Я в ужасе оглянулся. Ко мне приближался кот – полосатый, откормленный мерзавец, гроза крыс. Осмотрев меня, он презрительно фыркнул:

– Мяублочки. Съел мяублочки, да?

– Помилуйте! Как можно.

– Хозяин мой, Мяунардо, будет обижен.

Две зеленые плошки уставились на меня. Я сотворил молитву, но, видно, Господь не прислушивается к столь великим грешникам, как я. Оставалось одно: погибать.

– Как твое имяо? – проурчал кот.

– Пэйн де Мондидье, сир, – испуганно пробормотал я. А кто бы не испугался на моем месте?

– Мяучень приятно, – обрадовался кот. – Никто не наузывает котов сирами. А поучему? В Египте мы оучень благороудны.

– Клянусь, я…

– Пэйн де Мондидьеу? Известный храмоувник, да?

– Нет! Я бежал от каменщиков…

Не знаю чем, но слова эти кота просто взбесили. Шерсть его встала дыбом. Я не вру, воистину! Так и было. Он выпустил когти и зашипел:

– Сударь! Если вы пришшшли, чтобы опороучить моего господина, вы зря теряете времяу. Ни с мяусонами, ни тем более с храмуовниками он дела не имел. И довольно глупых врак! Прочь отсюда!

– Но куда же я пойду? – затосковал я. – Меня ищут!

– Это вряуд ли.

– Вчера искали.

– Вчеурра? Ты проспал четыреста лет, мяурзавец! Прочь! Промяуливай!

И котяра наподдал мне лапой.

– Прочь! – неслось в спину. – Ищи своего Гуго де Пейна, мяурзкий храмуовник. Замяуливай грехи!

Пинок был столь силен, что я рухнул в бочку, врезавшись в дно лбом. Боль от удара отрезвила меня, и я проснулся.

Пока я спал, прошло довольно-таки много времени. День склонялся к вечеру. Погоня ушла далеко в сторону. Я лежал, прислушиваясь к угасающему гомону города, наблюдая, как в небе загораются звезды.

Ко мне пришло озарение. «Что хорошего сделал я в жизни? – подумал я. – Кого облагодетельствовал? Кто вспомнит обо мне, когда я умру?» Все годы моего бесцельного существования в единый миг пронеслись передо мной. Я насмешничал, жульничал, соблазнял девиц и отнимал у детей медовые тянучки.

Ни благочестия, ни мудрости.

Но больше так длиться не могло. Настало время изменить свою жизнь – резко и бесповоротно. Бесплотный голос нашептал мне имя из сна: сир Гуго де Пейн. Человек, отринувший всё: богатство, славу, знатность рода – ради того лишь, чтобы защищать паломников на пути к Господу.

Против судьбы не попрешь. Я выбрался из бочки и отправился в порт. По пути выяснились новости: оказалось, что все мои кредиторы сели в тюрьму по разным обвинениям. Старшина выдал свою дочь за подмастерье… чем, кажется, осчастливил ее. Ничто не держало меня во Флоренции.

На борту «Ла Бон Авантюр», что означает «Добрал удача» я отправился в Иерусалим. И только милая Женевьева провожала меня. Махала платочком, утирала слезы, кричала: «Люблю! Твоя навеки!»

– Позвольте, – ошарашенно спросила Мелисанда. – Но ведь днем раньше ей отрубили голову? И руку?

– Хе! Ну и как, по-вашему, я мог это видеть, коль бежал по улице, а Женевьева оставалась на чердаке? Очень ваши замечания меня поражают. От такого недоверия я удаляюсь.

И Пэйн попридержал коня, отставая.

– Сир Гуго, он обиделся, да? – встревоженно спросила принцесса.

– Он? Бросьте, сударыня. Этого враля и проходимца обижать – что орехи подушкой давить. Вы ему понравились. Я слышу эту историю раз уже в двадцатый, но впервые она вышла настолько красочной.