Тень Аламута - Басирин Андрей - Страница 3

Глаза защипало. Мелисанда с яростью смахнула слезы. Она – будущая королева! Ее отец в плену за тридевять земель отсюда. И надеяться ему не на кого.

Только на старшую дочь. Да еще, может быть, на графа Жослена.

ДУРНЫЕ ЗНАМЕНИЯ ЖОСЛЕНА ДЕ КУРТЕНЕ

Низкое вечернее солнце жарило вовсю. Высоко в синеве неба парил ястреб, и граф от всей души ему завидовал.

Наверняка там прохладно и покойно. Там нет мародеров и дезертиров. Ястребу не станет досаждать купец, у которого лангобарды стянули половину коровьей туши, а потом в кустах обрюхатили его дочку. Нет армий, владений, врагов и обязательств.

Хорошо ему, крылатому…

Палатки крестоносцев белели в степи, словно гигантские грибы, лишь кое-где встречались шатры побогаче, цветистые. Алый с золотом – румийца Алексея. Синий с черным – неистового каталонца Хосе по прозвищу Сель. А белый с золотом принадлежит Летольду, этого старого рыцаря Жослен помнил еще по штурму Иерусалима. Летольд был первым, кто взобрался на стены обреченного города.

Ветер колыхал травяное море, донося до графа запахи сточных канав, дыма и ячменной каши. Крестоносцы остановились лагерем недалеко от полунищей сирийской деревни, которая была столь мала, что вряд ли могла разместить армию Жослена. Как-никак неполная тысяча рыцарей. А еще – оруженосцы, пехота, обоз.

Приближалось время обеда. Слуги графа выставили козлы, накрыли их доской. Большеносый мальчишка с песочно-желтой гривой и сросшимися на переносице бровями сноровисто застилал стол скатертью. Мальчишку звали Анри. Второго оруженосца графа звали так же. И чтобы различать их, граф прозвал одного Носачом, другого – Дылдой. Сейчас Дылда ухаживал за графскими лошадьми.

Жослен вздохнул: вот уж больше недели они торчали в этой проклятой дыре. Воины за глаза прозвали графа Кутерьмой, и будь его воля – в глаза звали бы так же. Жослен ненавидел бездействие, мирная жизнь приводила его в ярость.

«Деревню, может, поджечь? – мелькнула отчаянная мысль. – Варвары. Не поймут… А развлечения не помешали бы».

Жечь деревню он бы всё равно не стал. Формально войска графа находились на территории Эдесского графства. Глупо портить свое добро, когда через несколько дней, может быть, удастся попортить чужое.

Носач поставил у стола обтянутый кожей табурет. Взгляд мальчишки был исполнен немого обожания. В его глазах граф Кутерьма выглядел героем, рыцарем без страха и упрека. Жослен усмехнулся.

Еще бы… Бежав из плена, он сдуру надавал обетов. Не мыться, не есть мяса и не пить вина, пока не освободит короля. Теперь от него несло, как из сточной канавы, а от постоянной трезвости и голода голова сделалась легкой, словно комок тополиного пуха.

Анри поставил перед графом супницу. Из-под крышки поднималась струйка пара. «Гороховый супчик, – с ходу определил граф. – Постненький».

– А знаешь-ка, малой… – Взгляд Жослена, устремленный на Анри, сделался прозрачным. Оруженосец затрепетал. – Сгоняй-ка ты, братец, к сирам Летольду, Хосе и Алексею. Капеллана прихвати. Скажи: так и так, мол. Граф приглашает, пищу разделить и питье. Что бог послал. Понял?

– Да. Понял, мессир.

– Вот и ладушки. Дуй, Носач.

Сподличав, Жослен почувствовал себя лучше. При мысли, что его военачальникам придется лопать постный супчик, запивая хлебушек водицей (и это вместо куропаток и вина), граф ощутил в груди благостное тепло. Мер-рзавцы! Небось они-то винишко вовсю дули, пока сюзерен в тюряге прохлаждался. И свининку трескали.

Ничего. Разок попоститься не вредно. Сам-то Жослен с августа постничает, нынче на дворе что? Март на дворе.

Созванные графом военачальники не торопились. Кутерьма будто видел: вот они, кряхтя, поднимаются, зады чешут. Оруженосцам зуботычины раздают, тянутся за фляжками заветными. У графа-то хмельного не хлебнешь – не положено. Хосе, наверное, глазами сверкает, ус крутит, морда каталонская.

Видение было настолько ярким, что Жослен нисколько не удивился, узрев Хосе на самом деле крутящим ус. Своих чувств рыцарь не скрывал, и, когда раздражался, усам доставалось прежестоко.

– Я явился, мессир, по вашему повелению.

– Являются бесы пустынникам. Садись, Хосе.

Остальные рыцари не заставили себя ждать. Румиец Алексей узнал, что «прибывает лишь караван в Халеб». Канонику досталось за его «поспешил на зов»: на зов, как оказалось, поспешает паж к потаскушке. Выволочку получили все, кроме старого Летольда. Его побаивался даже сам граф Кутерьма.

Самое обидное, что единой формы обращения к сюзерену не существовало. Когда требовалось, к Жослену можно было и являться, и прибывать, и спешить на зов. Граф прощал всё. Но только не сейчас: восемь месяцев обетов сделали свое дело. Трезвость и постоянный зуд под мышками превратили графа Кутерьму в сущего дьявола.

– Угощайтесь, сиры рыцари. Приступайте к трапезе, – предложил Жослен. – Прощения прошу за скудость яств. Пост, знаете ли.

Крестоносцы кисло переглянулись. Капеллан Бернард с надеждой заглянул в кувшин и принялся молиться. Увы, превращать воду в вино умел только Христос. Жослен подтянул к себе миску с похлебкой и жизнерадостно заработал ложкой.

– Господа, – спросил он, отирая с губ гороховые «усы», – у кого-нибудь найдется лишних двенадцать тысяч безантов?

Рыцари в замешательстве переглянулись.

– Я не горд, приму сарацинскими, – продолжал граф. – Это выйдет, – он вскинул глаза к темнеющему небу, – двадцать тысяч динаров. На худой конец, можно чеками, не страшно. Клянусь святым копьем, я получу свое даже у курдов. Что молчим, господа?

Военачальники знали: ответа не требуется. Жослен вытащил клочок грязного пергамента, потряс в воздухе:

– Кончились, ребятки, наши посиделки в этой дырище. Завтра в поход.

– На Халеб? – поинтересовался сир Летольд.

Граф посмотрел на него с уважением. Барон Летольд, старая гвардия, мало задумывался о препятствиях. О том, например, что в Халебе прорва магометанских войск. О том, что их неполную тысячу размечут, как пух из драной перины. Вот кому бы обеты принимать! Не пить, не мыться, мясного не есть… Глядишь, Летольд давно бы освободил короля.

– Нет, сир Летольд. Мы поступим интересней. Вот здесь, – он прихлопнул ладонью письмо, – добрый сарацинский правитель пишет, что готов продать нам город. Город хороший, Манбидж. И цена ничего себе. Интересная. Двадцать тысяч динаров.

– Оу-у! – заволновались, зашумели крестоносцы. – Креста на них нет, магометанах!

– Дозволено ли молвить, мессир? – спросил Хосе.

– Говорите, добрый рыцарь. Весь внимание.

– Мессир, это безумие! Клянусь Хесусом и Марией, дешевле будет купить четыре таких Манбиджа. Только лучше отдать Балаку восемьдесят тысяч за короля.

Летольд скривился:

– Молодые торопыги. Что за глупость! Балак и за восемьдесят не отдаст Балдуина. Крепостей он хочет, Балак-то!.. Зардену, Аль-Асариб и Аль-Вади.

– Я знаю Балака! – вскинулся Хосе. – Восемьдесят тысяч или четыре города! А не возьмет – вобьем в глотку.

– Тихо, тихо! – Жослен примирительно поднял руки. – Сир Летольд, я не торгую королями. Сир Хосе, нам не продают четырех Манбиджей. Это удивительно слышать, но нам продают только один. И мы его купим.

– Платить магометанам? – вскинул бровь молчавший до того румиец.

– Хотя бы задаток, сир Алексей. Хотя бы задаток. По крайности, одолжим у иудеев. Им можно не отдавать.

Капеллан сложил ладони лодочкой у груди:

– Хорошо, мессир, но зачем вам Манбидж?

– А это, отче, очень интересный вопрос.

Граф поманил пальцем Анри-Дылду. Парнишка давно уже стоял у стола с серебряным подносом в руках. Граф принял поднос и небрежно объявил:

– Благодарю, Анри. Сходи погуляй. Девочку какую-нибудь притисни.

– Слушаюсь, мессир. В точности исполню.

Пять пар глаз с любопытством уставились на белую ткань, закрывавшую поднос. Нет, не пять. Четыре. Сам Жослен знал, что у него в руках.

– Итак, ситуация нынешняя такова… – Ткань полетела в сторону. Глазам потрясенных рыцарей предстали очищенные репки. – Вот здесь находится Халеб. – Одна из репок легла на стол. – В нем томится государь Балдуин. Здесь, – вторая репка легла почти на край стола, левее первой, – Антиохия. Видите, очень близко от Халеба.