Тень Аламута - Басирин Андрей - Страница 14

Иса отвечал испуганным тенорком:

– А ворота как же?

– Ворота… Откроем, не бойся. Есть верные люди в Манбидже, хвала Аллаху. Я ассасинов нанял. Значит, так: дашь знак – и ходу. Я к Хасану, остальные откроют ворота.

– А я?

– Ты – тихо! Возьми бабу из невольниц, войди к ней. Пусть подтвердит, что ты с ней был всю ночь. По Корану, бабье слово – половина свидетельства, да хоть столько. Иначе манбиждцы тебя в клочья порвут. Не люб ты им.

– Хорошо. Сделаю.

– И джуббу, джуббу черную не забудь! Чтобы не порезали тебя в горячке. Остальных-то наши бить-убивать будут.

– Запомню.

Опять пошла неразборчивая речь. Ритмичные бормотки Тимурташа перемежались испуганным нытьем Исы. Если бы не боль в костях! Многое Рошан отдал бы, чтоб услышать знак, которым предатель должен призвать в город врагов.

Заговорщики разошлись. Рошан выждал немного, а потом двинулся обратно в город. Следовало поторапливаться. Чутье подсказывало, что Марьям, которую он покинул у дворца, попала в беду.

Ариман бы побрал эту ломоту в спине! Хорошо хоть, посох под рукой.

Рошан ковылял по ночным улицам, размышляя о братьях. Вот вроде бы совсем разные… День и ночь. А поди ж ты: оба не без червоточинки. Один город франкам задумал продать (в этом Фаррох уже не сомневался), другой – брата родного Тимурташу. Но Хасана хоть понять можно. К Манбиджу с двух сторон враги подступают. С севера – франки, с востока – арабы. Если держаться до последнего, победитель просто войдет в город и устроит резню, пожары, грабежи, насилие. Но Иса тоже ведь город спасает, получается. Откроет он ворота перед Тимурташем. Бойни не будет – у Тимурташа войск почти нет. Так, волчьи всадники, вряд ли сотня наберется… Но если Тимурташ стараниями Исы захватит в плен Хасана, а потом войдет в город, больше ему и не понадобится. Без Хасана Манбидж сопротивляться не будет.

Значит, ни пожаров, ни грабежей, ни насилия.

МЕЛИСАНДА И ЕЕ СЕСТРЫ

Мелисанда разделась и юркнула под одеяло. Еще не хватало, чтобы ее поймала Сатэ! Вообще-то ей полагалась своя комната, но с некоторых пор Мелис предпочитала спать с сестрами. Если что, отсюда можно незаметно выбраться, а когда имеешь дело с Морафией, это важно.

«Королевой я не стану шататься ночью по коридорам. Шпионить для меня будут другие», – подумала она.

От упражнений с мечом ныли плечи. Но уж лучше боль в мышцах, чем ожидание невесть чего, когда отец в плену. Этот… чуть не сказала «мерзкий» – Евстахий, граф Булони, тоже так говорит.

Слово «мерзкий», дурацкое девчачье словечко, к Мелисанде привязалось от Годьерны. У той всё было мерзким или миленьким в зависимости от настроения. Дождь ли, цветок среди камней, бородавка на носу коннетабля Гранье… Мелисанду эта привычка ужасно раздражала, чтобы не сказать бесила. Особенно бесило, что словечко это оказалось привязчивым.

Уж если и есть кто мерзкий во дворце, так это Гильом де Бюр. У-у, рожа!

Девчонки еще не спали. Ночь выдалась беспокойной; кричало воронье, и собаки тоскливо выли за окном. Сестры Мелисанды – шестнадцатилетняя Алиса и четырнадцатилетняя Годьерна – чуть ли не до самой хвалитны рассказывали друг другу истории о призраках и благородных рыцарях. Неудивительно, что им не спалось.

– …а он тогда переоделся в шута, – рассказывала Алиса, – и шасть домой! Под покровом ночи как будто. А с ним – двадцать вернейших друзей, переодетые святыми паломниками.

– Ерунду ты болтаешь, Лиска, – зевнула Мелисанда, подтягивая одеяло к подбородку. – Ну что это за паломники, если с шутом? Кто их в церковь-то пустит?

– А вот и паломники! – вскинулась Алиса. – И пустят! Они шутовское под плащ – тогда пустят! Как миленькие!

– Уй, Мелька! – На глаза Годьерны навернулись слезы. – Вечно ты всё испортишь. Противная! – И она яростно ткнула Мелисанду локтем.

Этого Мелис не стерпела. Она взвилась дикой кошкой, сорвала одеяло и отвесила сестре звучного шлепка. Годьерна взвизгнула. На смуглой коже проступил отпечаток ладони – ох, синяк будет! Миг – и принцессы вцепились друг другу в волосы.

Алиса бегала вокруг кровати, жалобно причитая:

– Ну хватит! Хватит же! Не надо, сударыни, молю вас!..

В драку она не лезла. С рождения ее отличал мягкий, незлобивый характер. Старшая и младшая принцессы пошли в отца. Лица их в полной мере унаследовали жесткость черт Балдуина, да и телосложением они нисколько не походили на свою мать, армянку Морафию. Высокие, плоскогрудые, с мальчишескими бедрами – рядом с Алисой они смотрелись дурнушками. Вся красота Морафии воплотилась в средней дочери: миниатюрная, женственная Алиса давно привлекала взгляды мужчин замка.

– Добрые сударыни сестры! Недостойно… недостойно принце… ах!..

Мелисанда наконец опрокинула Годьерну и принялась бить подушкой. Годьерна вывернулась, больно ударившись локтем, и вцепилась зубами в бедро сестры. Та завизжала.

Дверь распахнулась. На пороге стояла разъяренная Сатэ – старая нянька, привезенная Морафией из далекой Мелитены.

– Ай, что такое?! – крикнула она. – Звэрэныши! Совсем стыда нэт! Ай, матэри скажу!

Драчуньи перепугались. Угроза звучала нешуточно. Сатэ могла. Девушки как по команде выстроились у стены. Голые, растрепанные, запыхавшиеся – они нисколько не походили на принцесс, наследниц Иерусалимского королевства.

– Нянюшка! – взмолилась Алиса. – Христом-богом прошу, не рассказывай! Мы больше не будем.

– Не надо, нянюшка, – поддержала ее Мелисанда. Она повернулась так, чтобы Сатэ не увидела следы зубов. Годьерна же только сопела и смотрела волчонком.

Армянка смягчилась. Мало кто мог устоять перед Алисиным обаянием, да и лишний раз попадаться Морафии на глаза не хотелось. С тех пор как Балдуин попал в мусульманский плен, королева стала сама не своя. Младшую принцессу, пятилетнюю Иветту, не отпускала от себя ни на шаг. Рассказывали, будто королева нянчит ее, как младенца. Укутывает в пеленки, качает в колыбели… Слуги ходили на цыпочках, не зная, чего ждать. Стена возле Золотых ворот украсилась головами нескольких неудачников – и это было только начало.

– Мы в шутку, – продолжала Мелисанда. – Мы же не дети.

Старуха смягчилась:

– Ай, ладно! Да только смотритэ! – Она заговорщицки придвинулась к девчонкам и зашептала: – Королэва бродит. Покоя нэ знаэт. Тихо, горлинки мои, сидитэ, совсэм тихо!

Девушки закивали. Няня ушла, и они вновь юркнули под одеяло. На этот раз обошлось без ссор: младшие прижались к Мелисанде и лежали тихо-тихо.

– Ты это… – Годьерна шмыгнула носом. – Прости меня, Мелька, ладно?.. Что я тебя укусила.

– Ага. Ладно.

– Вот и чудненько. Ты такая милая!

– Воистину так, – поддержала ее Алиса. – Как хорошо, что вы помирились!

– Дети, – задумчиво пробормотала Мелисанда. – Маленькие, глупые дети…

За дверью послышались шаркающие шаги. Этот звук Мелисанда узнала бы из сотен других. Морафия обходила замок. Девочки сжались. Шаги стали громче, еще громче, а потом стихли.

Королева ненавидела дочерей. Ей так и не удалось подарить королю сына. Балдуин ни разу не упрекнул ее в этом, но Мелисанда не раз слышала, как мать плачет в своих покоях. Как-то всё это было связано: слезы Морафии, сюсюкающий голосок Годьерны, робость Алисы…

«Я должна быть сильной, – думала принцесса. – Сильной, решительной и хитрой. Я – будущая королева».

Годьерна успела уснуть и сопела, уткнувшись носом в плечо Мелисанды. Осторожно, чтобы не потревожить сестру, девушка перевернулась на живот. Алиса спала на самом краю, свернувшись калачиком. Одеяло сбилось, и лунный свет серебром разливался по ее спине, рельефно очерчивая позвонки.

У каждой из принцесс были свои странности. Алиса могла положить ноги на подушку или вообще лечь поперек кровати. Когда ее спрашивали зачем, она лишь пожимала плечами. Откуда ей было знать? Ночной свободой тело мстило за дневные часы, проведенные в покорности и страхе. Мелисанда ворочалась, накручивая на себя одеяло, и выпихивала сестер с кровати. Годьерна бродила во сне. Когда это случалось, ее приходилось искать по всему замку – тихо, чтобы не услышала мать. Не раз сестры обнаруживали Годьерну на чердаке – посиневшую от холода, дрожащую. Как-то раз на нее раньше всех наткнулся поваренок. Когда их нашли, мальчишка сидел на корточках над спящей принцессой, с интересом ее разглядывая. Гладил по обнаженным бедрам, что-то бормотал себе под нос. Через два дня он случайно упал в котел с кипящей водой. Честь семьи Морафия поддерживала рьяно.