Золотой выстрел - Щелоков Александр Александрович - Страница 24

Вечерами, завесив окно комнаты серым шерстяным одеялом, он зажигал керосиновую лампу и просиживал за столом до утра, вычерчивая кроки трех разных маршрутов и размечал горизонталями высоты на них.

Первый — самый рациональный был намечен для выхода в район горы Харабун, два других предназначались для отхода. Один считался основным, второй — резервным.

Еще в военном училище Мисюра получал по топографии только отличные оценки. На занятиях по картографии на полевых выходах он наносил на планшет обстановку, не допуская огрехов и халтуры, чем нередко грешили другие курсанты.

У флотских метеорологов Мисюра раздобыл четыре оболочки шаров-зондов и заправил водородом два портативных баллончика, предназначенных для туристических газовых плиток.

Барсов достал четыре портативные японские ультракоротковолновые рации.

О заявке Быкова в службу перелетов Крылову стало известно за четыре дня до предполагавшегося вылета вертолета в Тучар. Ночью группа Барсова на поезде выехала к разъезду Урман, чтобы отправиться в тайгу.

От разъезда они двинулись в горы пешим ходом. Шли по тропе один за другим, выдерживая дистанцию. Впереди — Барсов, в середине Мисюра и Крылов, тыл прикрывал Громак.

Шагали споро. Все четверо были людьми хожалыми, жизнь и служба приучили их в большинстве случаев обходиться собственными ногами. Мисюра, выводя пехоморов на занятия по выживанию, заставлял солдат одолевать в день по тридцать пять-сорок километров и при этом учил обходиться минимальным количеством еды и воды. Сам себе он никогда не давал пощады и потому трудности подобных походов переносил стоически, скрывая усталость и голод настолько умело, что его подчиненные верили — капитан человек железный.

От магистрали местность медленно понижалась, и вскоре они вышли в широкую долину, по которой тянулась широкая лента реки Уян — таежной красавицы, чье спокойствие и величавость были крайне обманчивы. В сезон дождей и тайфунов река начинала беситься, переполнялась водой, которая сметала все со своего пути и заливала огромные пространства земли, делая их непроходимыми.

Взяв ориентир, группа пошла через таежную чащу, держа направление на северо-запад.

Крылов, не переставая разговаривал. Его очень интересовало, каким образом капитан намерен распорядиться своим будущим богатством. Для человека, который вдруг ни с того ни с сего получает в руки большие деньги, вопрос о том, куда их вложить, чтобы получить максимальную выгоду, чаще всего бывает самым трудным.

К волновавшему его вопросу он подходил осторожно и долго, пока не поставил его прямо и открыто.

— Если возьмем такую уйму блеска (из-за какого-то странного суеверия Крылов старался не называть золото своим именем), будем богатыми. Куда деньги девать?

— Придумаешь.

— А вы, если не секрет?

— Успокойся. — Мисюра даже не улыбнулся. — Для меня дело не в блеске. Могу свою часть даже в реку ссыпать. Дело в принципе. Я всегда служил государству по чести и правде, поскольку мои убеждения совпадали с тем, что приходилось делать. Потом Чечня. Как мордой в грязь. Я понял: нас держат за быдло. Воткнули в дерьмо по уши и верят что я буду терпеливо сопеть в тряпочку. Так вот, подобный номер со мной не пройдет… Я твердо решил вернуть потерянную самостоятельность, сбросить хомут послушания, взбрыкнуть. Послать всех — вождей и начальников — подальше. Вот почему блеск, как ты это назвал, для меня только ступенька к свободе…

Дальше шли молча. Крылов переваривал то, что услышал от командира. Откровение его потрясло, хотя убедительно объяснить себе, что происходит, он не мог. Хотя он чувствовал в словах Мисюры силу протеста, копившегося и искавшего выхода, но то, что этот протест уже уверенно перерастал в бунт, не догадывался.

После привала на обед группа шла до конца дня без остановок. На мир опускались тягучие сумерки, и под сенью леса люди уже с трудом различали лица друг друга. Лишь изредка в разрывах ветвей они видели небо, с которого подмигивали бледные мелкие звезды севера.

— Скоро? — спросил Крылов Барсова и добавил. — Еще немного и станет совсем темно.

Его вопрос остался без ответа.

Еще минут десять они шли молча и вдруг оказались на широкой поляне. На ней темной глыбой выделялись контуры рубленного охотничьего домика.

— Пришли, — объявил Барсов и повернулся к Крылову. — Точи зубы, Игорь. Будем ужинать.

Таежная избушка оказалась срубленной на совесть. Бревна на строительство пошли ровные, один к одному. Плотники сложили сруб аккуратно — ни щелки, ни перекоса. Вход прикрывала мощная дверь, сколоченная из толстых кедровых плах. Внутри находился очаг, сложенный из сырых камней. Деревянный сухой пол был собран так плотно, что между половицами даже при желании не удалось бы подсунуть лезвие ножа.

Мисюру всегда поражала широта души таежников, которые строили такие зимовки не только для себя, но для всех, кого непогода могла застать в пути. И строили не кое-как, с городской безответственностью — жить-то будут другие, а надежно, на совесть, во всю силу своего мастерства.

Вдоль стен внутри дома располагались широкие полати, на которых свободно могли разместиться четыре человека.

Громак быстро разжег очаг и принялся стряпать ужин. От тепла сырость нежилого помещения быстро улетучилась, а свечка, которую зажег Барсов, наполнила его тусклым светом, и густыми тенями, которые двигались по потолку и стенам.

После ужина в сумеречной теплоте избы, все улеглись в спальные мешки. Мисюра и Крылов, чтобы не мешать другим, вполголоса рассуждали «за жизнь».

Мисюра отвлекся от сегодняшних забот и ударился в воспоминания.

— Жаль мне вас, молодых, Игорь. Ничего вы в жизни не видели и увидеть не успеете. Ваше поколение пролетит через жизнь как шелуха картошки. Ни радости бытия, ни перспектив. Все заботы сведены к тому, как бы выжить. А мы успели порадоваться. Как это пели тогда? «Мы любим петь и смеяться как дети…» — Мисюра с охотой возвращался во время, когда армия еще была армией, морская пехота — морской пехотой. — Помню нас, курсантов, на стажировку приписали к авианосному крейсеру. Сам понимаешь — корапь, что надо. Вышли в Атлантику. Летуны знай себе крыльями машут. Летают, садятся. Морпехи — маются. А когда много свободного времени, мозга она что делает?