Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина - Страница 60

— Но есть?

— Есть.

— Хорошо. — Евдокия сунула прядку за ухо. — Тогда и думать нечего.

— Тут ты, девонька, спешишь. Думать, оно завсегда есть чего. По первости тебе отдохнуть надобно денечек-другой… тише, не пырскай кипятком негодования праведного. Я уже по жизни опырсканный. Сама рассуди, тебе, чтоб Лишека сыскать, живою остаться надобно. Так?

Евдокия нехотя кивнула.

— А на тебе остатки проклятия чужого висят. И будут они манить всякую пакость, что свисток охотничий уток… только вот ружья у тебя нету.

— Револьвер есть.

— Револьвер — это замечательно, но голова — лучше. Отдохни денек, а там уже и порешите с Себастьяном…

Сия мысль, похоже, Евдокию не больно-то порадовала. Нет, мысль была в целом разумна, а разумные доводы Евдокия всегда принимала охотно, но вот… захочет ли Себастьян бросить все и за братом отправиться? На Серые земли… и ведь земли эти — не теткин сарай, в котором только и стоят что грабли старые да соломы два тючка, там поди пойми, куда податься. Сердце подскажет? Хотелось бы верить, но были у Евдокии некоторые сомнения по поводу этаких вот подсказок. Нанять кого? Кого? И где?

— Ты сначала поешь пойди. — Аврелий Яковлевич подхватил под локоток и не позволил упасть, когда Евдокия покачнулась. Дурнота вдруг к горлу подкатила комом, правда, и схлынула тотчас, но все одно слабость осталась неимоверная.

Из-за проклятия.

— Пойди, пойди, — уговаривал ведьмак и вел осторожненько, а Евдокия шла. — А после велю, чтоб постелю устлали, отдохнешь ноченьку… там оно поутру и голова ясною станет, и разум на место вернется… и князь наш блудливый…

— Блудный?

— И блудный тоже, — Аврелий Яковлевич хмыкнул в бороду, — глядишь, прискачет, новостев принесет любопытственных…

— А вы…

— А я пока делом займусь. Лукьяшка!

— Чегой?

— Прими барышню… озаботься… и еще, будут спрашивать, говори, что меня дома нету. А когда появлюся, неведомо.

— В подвалу пойдете? — спрашивал Лукьяшка больше для порядку. Оно и без того ясно, что в подвалу. Местные подвалы пугали Лукьяшку до самых пяточек, на которых от одной мысли, что приспичит однажды ведьмаку в подвалах убраться, волосы дыбом вставали.

Нет, взаправду волос на пятках не было, но ведь вставали же ж!

Лукьяшка это чуял! И про подвалы старался не думать, да только чем больше он не думал, тем больше оно и думалось. Небось глубоки и страшны. Сыро в них, мрачно, и покойники по стеночкам висять. В Лукьяшкином воображении оные покойнички висели ровнехонько да аккуратненько, почти как выходные костюмы в хозяйском шкафу. На иных — о страх! — туфли имелися.

Нечищеные.

— Евдокиюшка, скажи князюшке, чтоб не лез на рожон, поостерегся. А коль слушать не станет, ты его канделябром.

Ручку барышни ведьмак передал Лукьяшке, и тот спешно локоток поставил. А что, выглядела барышня бледною, не то хворая, не то из энтих, которые для пущего романтизму голодом себя морют. Ежели б кто у Лукьяшки спросил, он бы ответствовал, что на бледных барышень хозяин не глядит, впрочем, и на небледных тоже.

У него, хозяина, девки дома бывают, да все больше свойства низкого, из тех, которым в веселых домах место. Эти являются за полночь, а по утрецу отбывают. И нет от того никому беспокойствия.

Небось от хозяйки, когда б вздумалося ведьмаку такую завесть, больше бед вышло бы. Как принялась бы в доме свои порядки порядковать…

В Лукьяшкином взгляде мелькнуло опасеньице. А вдруг да…

Но нет, на пальчике барышни колечко сидело, плотненько так. Стало быть, мужняя жена. И на этих, которые по-за мужем многое себе позволяют, не похожая. Этих Лукьяшка нутром чуял, каковое разгульное поведение не одобряло. Значится, клиентка, но из особых, которым хозяин уважение изволит проявлять. Иных-то в доме держать не стал бы.

— А вы…

— А у меня дела. — Ведьмак сцепил пальцы и потянулся смачно, так, что косточки хрустнули. — Денька на два…

И в подвалу ушел.

Лукьяшка спустился, чтоб, значится, проверить. Поскребся в дверь, толкнул интересу ради — все ж любопытен был он, хоть и упреждала его матушка, в ведьмаков дом отдавая, что иное любопытствие во вред только, — но дверь оказалась заперта.

Хорошая.

Из дуба мореного, на петлях стальных да полосами железа холодного перекрещенная. Полосы энти Лукьяшка самолично раз в неделю трет-натирает, самое махонькое пятнышко ржавчины счищая, ибо за полосы оные хозяин пуще, чем за серебро, спрашивает.

Серебро-то что… небось из вилки-то мертвяк не выползет. А вот из подвалу — вполне.

Часов через несколько Лукьяшка вновь спустится в подвалу, чтобы увериться, что дверь все так же заперта и несокрушима с виду. Он толкнет ее, потянет за ручку, почти решится дернуть за шнурочек, который свисал с притолоки для особого случаю, но в последний миг передумает.

Оно-то, конечно, человек, от познаньского воеводы присланный, клялся и божился, что дело у него к ведьмаку найважнейшее, да только…

Не велено-с.

В особых случаях-с только, в перечне коих дел познаньского воеводства не числится, а есть бедствия стихийные, мор лютый и беспокойствие на всех кладбищах разом. А раз ни бедствий, ни чумы и на погостах тишь да сушь, то и беспокоить не велено.

Так Лукьяшка и ответил. За что и был впоследствии бит, хотя и искренне полагал, что битие это не заслужил. Волю ж исполнял хозяйскую.

А ежели чего не так, то яснее оную юлю выражать надобно.

В подвал Аврелий Яковлевич спускался с тяжелым сердцем. И оттого, надо полагать, скрипели ступени, проседая. К слову, подвал вовсе не был мрачен. Устроенный на месте былых погребов, в которых хранили и вино, и сыры, и людишек неугодных — гишторией дом обладал богатою, в иные закутки Аврелий Яковлевич и сам предпочитал без дела не заглядывать, — ныне он являл собою зрелище отрадное для глаз и души ведьмачьей. Нашлось тут местечко и для алхимической лаборатории, которая, правда, в последние годы не пользовалась хозяйским вниманием, и для кабинету, и для кунсткамеры, иные экспонаты которой слыли весьма себе редкими, а порою и опасными, и даже запрещенными.

И мертвецы тут наличествовали.

А как без них?

Без материалу нужного эксперименту не поставишь. Да и помимо эксперименту многое надобно, жир там, волосы, кости… только мертвецы не висели на плечиках, а лежали в холодильных норах. Но Лукьяшке, дознайся он до этакого, легче бы не стало.

К чести ведьмака, домашнюю прислугу он в подземелья не пускал. Во-первых, нервы свои берег. Во-вторых, подозревал, что пользы от них будет немного, а в-третьих, вовсе опасался всякой прислуги лишиться. Куда проще было нанять за малую мзду людишек из Разбойничьей слободы, которые ко всякому привычные. Правда, тут уж за людишками оными глаз да глаз нужон был, чтоб не вынесли чего-нибудь помимо мусору.

Справлялся.

Правда, ныне мысли Аврелия Яковлевича дел хозяйственных вовсе не касались. Он спустился, потер шею, которая ныла, не сильно, но на редкость противно. Голову по плечам покатал, надеясь, что нытие стихнет. Плечи сам себе размял, как умел.

— От же ж… — Он упал в старое кресло, которое покачнулось, принимая немалый вес хозяина. — Холера ясная…

Аврелий Яковлевич щелкнул пальцами, свечу зажигая.

И следом привычно зашелестели, распустились белым светом газовые рожки. Ведьмак прищурился, привыкая, подвинул писчую доску с закрепленным на ней листом бумаги и шкатулку с перьями. Следовало заметить, что писать он не особо любил еще с тех времен, когда учили его, молодого ведьмака, уважать письменное слово розгою. И пальцы Аврелия, больше знакомые со снастями, долго не могли осилить этакого хитрого устройства, как перышко.

Многие годы минули, а вот неприязнь осталась.

Стойкая.

Буквы Аврелий Яковлевич выводил аккуратно, от старания высунув язык.