Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина - Страница 41

И каются.

Жалятся.

Кто на жену, кто на тещу, кто на работу свою, на начальство… будто бы у самого Митрофана нет ни жены, ни тещи и работа легкая… этот-то, нынешний, не из тех. Барчук, вона костюмчик дорогой, беленький. Рожа холеная, пущай и недокормленная: нос птичьим клювом торчит, губы узенькие, глаза черные из-под бровей зыркают недобро… кабы не сглазил, лошаденка-то зело на сглаз чутка, сляжет потом и где новую брать?

Извозчик, помрачнев еще больше, нащупал Вотанов крест и мысленно молитву вознес: авось и заступится Могучий за слабого человечка, оборонит… даром, что ли, Митрофан кажную неделю до храму ходит и свечи ставит, восковые, по медню…

— Останови, — велел барчук и хвостом ляснул.

— Так ведь… — Только-только свернули на бульвар, а он длиннехонький, ровнехонький, красота по такому дамочек катать. Чтобы поважно, лошаденка ступает, дамочка сидит, глядит по сторонам, зонтиком кружевным покачивает…

Нынешний клиент на дамочку вовсе не походил.

Спрыгнул на землю, ногой постучал, аккурат что жеребчик, которому до бегу неймется, и головою мотнул. Кинул сребень, велев:

— Коробку отвези на Оружейную, третий дом, отдашь панне Вильгельмине.

А сам бодренько этак по тротуару зашагал.

Вот же ж…

И куда это он так торопится-то? На Цветочном-то бульваре лавки в большинстве женские…

Панна Зузанна Вышковец обреталась в крохотном домике, донельзя похожем на пряничный. Розовые стены, гладенькая крыша, которая поблескивала свежей краской. Окна с резными ставенками и горшки с цветами.

Дверь, выкрашенная в белый.

Аккуратненький молоточек на цепочке, за который и браться-то было боязно, а ну как рассыплется в руках сладкою крошкой.

Не рассыпался.

И дверь открыли сразу.

— Старший актор, — представился Себастьян, мысленно понадеявшись, что о бляхе эта махонькая женщина, завернутая в несколько слоев черного крепу, не спросит. — У меня есть вопросы по поводу вашей… а кем вам приходилась Зузанна Вышковец?

— Тетей, — всхлипнула женщина и посторонилась, — двоюродной…

В доме весьма гармонично пахло булками.

— Вы… проходите… меня уже спрашивали…

— Новые обстоятельства, — туманно ответил Себастьян, сии обстоятельства, разглашать которые он не имеет права, не единожды его выручали. — Новые вопросы… или старые…

Узенький коридорчик, обои в старомодную полоску. Вязаные салфетки на стенах.

И магснимки.

Мужчины и женщины, слишком не похожие друг на друга, чтобы быть родственниками, взирали на Себастьяна с мрачным неодобрением.

— Это пары, которые тетушка соединила… — пояснила женщина, шмыгнув носом, который, не иначе как от постоянного шмыганья, разбух и покраснел. — Она была удивительной женщиной… каждого чувствовала… а это в ее деле важно…

Гостиная, куда Себастьяна привели, оказалась крохотной.

Те же полосатые обои. И полосатые же креслица, махонькие, кукольные будто бы, полосатый кот на полу… портреты… вновь кружевные салфетки, что на стенах, что на креслицах, что на круглом столике.

— Вы… присаживайтесь… я… я до сих пор не могу поверить, что это с ней случилось…

— Как вас зовут?

— Что? Ах, простите… Аниела… Аниела Зазбога… по мужу… теперь-то я вдова… тетушка все порывалась подыскать мне кого достойного, но я… я Мишека своего очень любила… — Нос ее пришел в движение. Он был крупным и приплюснутым, чем-то смахивающим на утиный клюв.

— Расскажите, пожалуйста, о панне Вышковец…

— Что?

— Все.

— Все не могу. — Аниела шумно высморкалась.

— Почему?

— Так всего не знаю. — Она уставилась на Себастьяна серыми круглыми глазами. — Всего мне тетушка не рассказывала.

— А что рассказывала?

Аниела задумалась, узенький лоб ее сморщился, а подбородок выпятился вперед. Губы шевелились, но Аниела не издавала ни звука. Себастьян ждал.

Тикали старые часы.

Мурлыкал кот.

Аниела молчала.

А терпение медленно истощалось, избытком терпения Себастьян никогда не мог похвастать. И сдался первым:

— Вы переехали сюда после смерти вашего мужа?

Аниела вздрогнула и сжалась:

— А вы откуда знаете?

— Предположил.

Кажется, ему не поверили.

— Вы сами сказали, что ваш супруг умер, а тетушка предложила найти нового…

— Я любила Мишека.

— Верно. Любили. И отказались… но вы ведь остались жить с тетей?

— Д-да…

— Почему?

— Так… я одна… и она одна… и тетя предложила, а я согласилася. — Аниела вновь шмыгнула носом. — Она учить меня стала… говорила, что дело свое передаст… потом, когда помреть… но она крепкою была… и помирать не собиралась.

— Никто не собирается.

Аниела кивнула.

— И как давно вы сюда переехали? — Себастьян повторил вопрос, и свидетельница вновь задумалась. Думала долго… минут пять.

— Так это… пять лет тому выходит… и месяц. Аккурат в травне Мишека схоронили… и я к тетушке… погоревать… на две недельки… а потом еще дом продавали… — Она загибала пальцы, старательно перечисляя события, для нее, несомненно, важные, но Себастьяну совершенно не интересные.

— И тетушка вас учила… чему?

— Свахою быть.

Креповый платочек коснулся красной, натертой щеки.

— А ваша тетушка была хорошей свахой?

— Лучшей… только… — Аниела замолчала, прикусив бледную, точно тряпичную, губу.

— Что «только»?

Вздох. И вновь платочек, который трет уже другую щеку.

— У нее… не ладилось в последнее время… люди стали другими… так она говорила. Все сами начали жениться… знакомиться… а разве так можно?

— А разве нельзя?

— Конечно нет! — Аниела платочек отложила, а из рукава ее появились черные четки, бусины которых она перебирала ловко, почти профессионально. Бусины скользили, ударялись друг о друга с глухим неприятным стуком. — Люди… люди ведь не знают, чего хотят! А еще врут!

С этим утверждением Себастьян не мог не согласиться.

— И вот что получается? — Тема, похоже, была Аниеле близка, оттого и раскраснелась она пуще прежнего.

— Что?

— Вот, скажем, у тетушкиной знакомой дочь… познакомилась с парнем сама… и письма ему писала… и он ей… и пожениться решили…

— А что в этом плохого?

— Ничего, наверное. Только ж после свадьбы выяснилося, что врал он все в письмах. И про то, что дом свой имеет… и про учебу… и про работу… они-то думали, что дочь за приличного человека отдают, а оказалось — за обманщика, которому только приданое и надобно!

Себастьян покачал головой, сочувствуя, и ободренная Аниела продолжила:

— А ведь после свадьбы может оказаться, что жених кутежник… или игрок… или норов имеет дурной. Аль у невесты в роду безумцы… о таком-то небось люди таятся, не спешат говорить. Тетушка же про каждого клиента вызнавала…

— И часто ей случалось обнаруживать… — Себастьян замялся, не зная, как назвать это, — брак?

— Постоянно почти! — воскликнула Аниела. — То парня колченогого пытаются за здорового выдать… то еще девку кривую подсунут, думают, что ежели стеклянный глаз ей вставили, то и проблемы нету… еще намедни одна лысая была… соперница ее прокляла, да так крепко, что волосья повылазили, а новые не росли. Той-то штрафу дали, но штрафом волосы не возвернешь… так тетушка девку ту лысую выгодно к цирюльнику пристроила. Каждый день парики меняет, прически показывает, и счастливая… и он довольный, прежде-то нанимал кого, а тут жена есть. Все экономия.

С этой точки зрения Себастьян женитьбу как-то не рассматривал. Признаться, он ее вовсе не рассматривал и надеялся, что в обозримом будущем избежит страшной участи быть счастливо отбрачеванным.

— Тетушка всегда знала, кого и с кем свести… а то иные порой… вот заявится, бывает, мужичок и начинает говорить, что, дескать, ему нужна жена… чтоб знатного роду, сама красавица, да с приданым, да чтобы и в доме чистоту держала, и готовить могла… и детей его любила. — Аниела вздохнула. — Крепко мы тогда намаялись, пока выяснили, что подойдет ему одна вдовица… бездетная, одинокая… хорошая очень женщина, она к тетушке потом частенько наведывалась, рассказывала, что про мужа этого, что про детей… и когда услышала, что тетю… — Аниела зарыдала и рыдала громко, самозабвенно.