Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович - Страница 55

— Вы-то сами откуда будете? — спросил Хозяин.

— Из области, — вздохнув, ответил Хрящев. — Из сельского обкома.

Это он уже добавил невесть к чему.

— Эко у вас партию большевиков поделили, — сказал Хозяин насмешливо. — Серп, вроде бы, теперь сам по себе. Молот — в отдельности. И раньше порядку не велось, а теперь вобче на бюрократа управы не стало.

— В чем же управы нет?

— А ни в чем. Даже анекдот складен.

— Какой? — спросил Хрящев строго. Сам он рассказывал анекдоты охотно, но слушать любил не очень. Раздражался.

— А можно? — с наивной смелостью спросил хозяин.

— Раз назвался — давай. Огласи.

— Так вот как было. Пришла деревенская баба в сельский райком. Говорит, что сосед коммунист ее по башке треснул. «Чем?» — спросил секретарь. — «Молотком», — ответила баба. — «Коли так, то чего ты сюда приперлась? Вот если бы серпом — то кнам. А так иди в промышленный райком».

Уважаемый Никифор Сергеевич поморщился. Анекдот был из плохих, и ему не нравился. Не прощаясь с хозяином, он повернулся и через грядки пошел к калитке. Первый — заним.

Вышли к машине. И здесь наш Дорогой Гость дал разрядку. Все впечатления, накопившиеся за день, выплеснулись наружу. Волна руководящего гнева разрослась до уровня вала цунами.

— Как же так можно? — для начала спросил он Первого вкрадчивым голосом. — Все больше чувствую, что здесь у тебя не Советский Союз, а страна Лимония (по известной присказке того времени это должно было в полном звучании выглядеть так: «Лимония — страна чудес и беззакония», но до уточнения наш Дорогой Гость не снизошел). Есть здесь, в конце концов, власть? Или всё течет стихийно?

— Есть, — хрипло сказал Первый.

— Нет, — прервал его Хрящев. — И помолчи. Послушай. Я сам вами займусь! Настала пора решать вопрос по-государственному. Все вы тут потеряли чувство ответственности перед народом. Это надо пресечь! Куркуль в своем огороде выращивает клубни размером в два кулака, а колхоз дает государству по двадцать штук в горсть. И такой куркуль у вас именуется колхозником! Кто позволил мириться с таким положением? Больше того, ты еще оправдываешься, ссылаешься на плохую почву. А она — родит! Все мы это видели. Так подобного оставлять нельзя!

Отцы и радетели области, люди упитанные и сановные, стояли перед Большим Человеком с видом провинившихся школьников, понурив головы, и молчали. Можно было только догадываться, какие мысли обуревали их в тот тяжкий момент истории. Но, какими бы ни были мысли, никто не возразил, не высказал вслух ни согласия, ни недовольства.

— Я подниму вопрос на государственную высоту! Вернемся в твою столицу, собирай Пленум.

Первый помертвел лицом. Когда к осени вместо урожая в области собирают Пленум обкома партии, ничего хорошего это не сулит. Значит, убирать собираются не пшеницу и рожь, а руководителя и его подручных.

Большой Человек, должно быть, понял чувства тех, кто стеной стоял вокруг него, и решил их более не испытывать. Положив руку на плечо Первого, он сказал:

— Не майся. Не в тебе гвоздь. Я вижу, ты бьешься, а дела все равно идут вяло. Значит, надо искать коренной недостаток всей системы и потом по нему следует принимать государственные решения. У тебя аграрник хороший есть? Нужно теоретически прописать некоторые положения для моего доклада. И быстро. Чтобы к возвращению в область всё было готово.

Зернов стоял неподалеку, на голову возвышаясь над Коржовым, и Первый его заметил.

— Подойди, Константин Игнатьевич, — позвал он.

Главный трепыхнулся, вышел из круга на ринг, встал поближе к Большому Человеку.

— Кто это? — спросил Хрящев и поднял глаза, чтобы оглядеть Зернова доверху.

— Ответственный редактор. Зернов, — доложил Первый, и, как солдат-первогодок перед своим генералом, попытался втянуть живот. Конечно, убрать такую мозоль было непросто, однако уже само старание сделать это начальство всегда оценивает высоко.

— Здравствуй, Зернов, — сказал Никифор Сергеевич и протянул Главному руку. — Газету я твою видел. Так, ничего, хотя может быть и лучше. Много серого.

Главный побледнел. Не часто подобные оценки падают с московских высот на газету, разместившуюся глубоко в долине среди лесов и вод.

— Ладно, о газете потом, — сказал Большой Человек. — Есть дела куда более важные. Мне сказали, что ты аграрий и ко всему еще сам пишешь?

— Да, пишу.

— Вот и дело. Пора теоретически решить вопрос о том, как быть с этими земельными отрезками при усадьбах. Ты и займись. Понял? Сумеешь к нашему возвращению в обком подготовить раздел в доклад? Суть я тебе наговорю.

— Постараюсь.

— Надеюсь, — вступил в разговор Первый, — к делу отнесешься серьезно. Сам понимаешь, какое значение для нас, для всей страны имеет каждое выступление лично Никифора Сергеевича. Понимаешь?

— Есть, — по-военному коротко доложил Главный. — Сделаю, как надо.

Наш Дорогой Гость сдержанно улыбнулся.

— Похвальная решимость, — сказал он Первому. — Люблю, когда люди берутся за трудные дела. — И тут же милостиво кивнул Главному: — Есть у тебя на чем записывать? Тогда замечай. Значит, так. Мы уже поднялись на такую высоту, с которой уже видны черты коммунизма, и личное хозяйство становится тормозом развития. Пора отрывать людей от привычки копаться в собственном огороде, кормить собственную буренку. Магистральный путь развития — это работа в общественном секторе. Успеваешь?

Главный, водя карандашом по странице блокнота, кивнул.

— На ходу сможешь записывать? — спросил вдруг Хрящев.

— Смогу.

— Тогда пошли потихоньку. И помечай. Мелким хозяйством из нужды не выйти. Так говорил Ленин. Найдешь у него. Надо этот тезис развить. Поищи у Маркса что-нибудь подходящее. Ясно? Чтобы сделать вывод: мелкое личное хозяйство — тормоз прогресса. Не только экономический, но и моральный. Мораль собственника рождается на огороде. Сам понимаешь, что и как. Ясно? Затем, надо дать резкий отпор вредному мнению, что, если государство забирает в поставки продукты у колхозов сверх плана — это плохо. А как должно быть иначе? Хотите, чтобы мы этот порядок изменили? Нет, друзья! Так эти слова и запиши: «Нет, друзья!». Мы просто заставим колхозника работать лучше. Вон рабочие у нас сколько производят. А если каждый завод захочет оставлять все произведенное у себя, что будет, я спрашиваю?

Государственное решение зрело и формулировалось буквально на ходу, где-то под кожей лба, не покрытого морщинами сомнений. Наш Дорогой Гость решительными шагами гнал под себя пыльную дорогу прошлого, уходя всё дальше от Пьяных Кочек и здравого смысла.

Бедный Маркс с его бессмертным «измом», изменившим наш старый и бренный мир! О, Лобастый и Умный, зачем он столько писал, переворочал бездну материалов ученых и глубокомудрых. Зачем старался обосновать и доказать каждое слово своего учения. Бедный Маркс! Это именем его теперь переустраивал мир наш

Дорогой Гость, хотя вряд ли когда-либо читал Маркса в переводах, а уж тем более в первоисточниках. Он действовал не по науке, а методом силового давления. Не задумывался над тем, можно ли подгонять бульдозером воли общественный прогресс. Переустраивал его смело, как хирург, вырезающий аппендикс. Но аппендиксы были раньше, будут и позже. Их на земле — миллиарды. Во всяком случае, на каждого не прооперированного носителя по штуке. Вырезая больной отросток, хирург помнит опыт предшественников, руководствуется им. Наш Дорогой Гость собирался резать по живому, не боясь ни самого разреза, ни того, что нож может застрять где-то внутри, вонзившись в живую ткань. Его мало волновало, будет ли отрезание, производимое им, называться аппендикоэктомией или просто кастрацией. Главное было — резать! Преобразовывать! Видоизменять! А там — куда кривая вывезет.

— И не стесняйся в словах, — напутствовал Большой Человек Главного. — Ты мой стиль, надеюсь, знаешь. Он боевой, энергичный. Верно? Так и пиши. Чем больше критики, тем лучше для дела. Чем чаще мы продираем других щеточкой, тем бодрее потом они себя чувствуют. Критика — своего рода баня…