Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович - Страница 19

— Не думаю, Андрей Кириллович, что сумею переубедить вас. Однако спасибо за откровенность. Ваша позиция мне стала более ясной. Надеюсь, ваши люди все же придут на торжественную встречу нашего дорогого гостя?

— Надейтесь, — ответил Колосов. — Они придут. Жаль только, разговора у нас не получилось.

Он откланялся и, не подав никому руки, вышел.

Когда дверь за Директором закрылась, Коржов облегченно вздохнул. Он закурил, прошелся по комнате. Постоял у окна, поглядел на темную улицу. Потом вернулся к столу.

— Самое печальное во всем этом, — сказал он, ни к кому собственно не обращаясь, — что Колосов прав. Он говорит обо всем так, как думает. А мы привыкли думать одно, но открываем рот для того, чтобы оправдать то, что выглядит плохо.

— А почему мы молчим? — спросил Зернов.

— Потому что держимся за ступеньку, на которой стоим.

— Выходит, Колосов не держится?

— Видимо, нет.

— А если вышибут? — спросил Главный с интересом. — Поддадут тумака, он полетит и потеряет все…

— Куда полетит — вот в чем суть, — сказал Коржов. — Колосову суждено лететь только вверх. В историю науки. Он ученый.

— Мало ли ученых у нас вышибают? Надоедает начальству слушать их упреки, и — фьють!

— В принципе вышибить ученого нетрудно. Только толк какой? Говорят, Ломоносова в свое время тоже пытались из академии наук вытряхнуть. И тогда он сказал: меня от академии отставить можно, а вот академию от меня — нельзя. И в самом деле, именно Ломоносов был в те времена российской академией.

— Неужели Колосов такой большой ученый? — спросил Зернов с большим интересом.

— Я не силен в науке, — признался Коржов, — но, думаю, — большой. Там у них, — Коржов кивнул в сторону Машиностроительного, — только его фамилию и слышишь: «эффект Колосова», «уравнение Колосова», «методика Колосова». Можно, конечно, все методики специальным декретом переименовать. Допустим, повелеть говорить «эффект мистера Икс» или «уравнение Игрека». У нас все возможно. Но дело в том, что о его открытиях знают и за границей. Там ведь все будут именовать физическое явление по-старому: «эффект Колосова». Говорят, у него крупные шансы заработать Нобелевскую премию. Вот и приходится с ним серьезно считаться.

— Верно, что у него на заводе свои порядки? — спросил я. — Ходят слухи, что он даже социалистическое соревнование запретил.

— Есть такое, — невесело сказал Коржов. — Порядки у него на заводе действительно свои и совсем не социалистические. Спрашиваем почему нет соревнования? А он поясняет, работаем на научной основе. Мы ему: соревнование — благо. Оно поднимает производительность труда. А он свое: у нас и без того она оптимальная. Соревнование только снизит качество. Встречные планы не признает. Говорит, что любой встречный план — альтернатива плохому инженерному планированию.

— Как это? — спросил Зернов.

— А так. Если рабочий или начальник цеха может взять встречный план и повысить производственные показатели, то либо основной план составлен плохо, либо цех будет гнать халтуру, а не продукцию. В обоих случаях, считает Колосов, надо переть взашей директора, который не знает своего дела.

— В этом есть смысл и логика, — заметил Зернов. — Ей богу, есть!

— Уже понравилось? — спросил Коржов насмешливо. — Тогда я пополню твои знания. У него в цехах такие лозунги: «Рабочий! Не занимайся рационализацией. В наших изделиях все рассчитано учеными». Или так: «Повышение производительности труда на нашем заводе прибавит количество изделий, но сделает их ниже качеством. Помни об этом, товарищ!»

— И что обком? — спросил я. — Поправить его не пытались?

— Что обком может? — спросил в свою очередь Коржов. — К Колосову на завод запросто не зайдешь. Практически только Первый может приезжать, когда захочет. Второй и я тоже имеем право, но всякий раз надо запрашивать разрешение у Москвы. Конечно, можно и просто Колосову позвонить, но я не люблю таких одолжений. А наши инструктора даже за ворота права входить не имеют. Между прочим, у него даже Дом культуры на территории.

— Может быть, с ним стоило по-хорошему? — спросил Зернов. — Окружить уважением. Воздать почести. Вы ж говорите, большой ученый…

— Воздавали, — сказал Коржов и махнул рукой. — Его даже в Верховный Совет выдвигали.

— И что?

— Он взял самоотвод.

— Да ну! — воскликнул Зернов, и по его лицу я увидел, сколь искренне и глубоко он удивлен сказанным. — Поверить трудно…

— Все же это факт.

— А за что его потурили из Москвы в наши края? — спросил я.

Коржов помялся, сильно потер щеку, будто его маяла зубная боль, и наконец решился.

— Потурили его, как ты изволил сказать, за споры с ЛИЦАМИ. У него возник конфликт с Хрящевым. Случилось все на военных испытаниях атомной бомбы, на котором присутствовало большое начальство. Поначалу бросили одну бомбу, а вторая находилась в запасе. Эффект был, как говорят, потрясающий. Все цели, которые приготовили на полигоне, где-то в Оренбургской области, как корова языком слизнула. Хрящев вдохновился и предложил тут же рвануть вторую бомбу. Колосов, а он там был, резко запротестовал. И в целом, конечно, правильно. Нельзя наводить радиацию в центре страны. Но Хрящев разобиделся. Ногами стал топать. Мол, кто ты такой? Академик? А причем Академия наук, даже если она окажется здесь в полном составе? Принимает решения правительство. Но другие ученые и военные поддержали Колосова. Бомбу так и не взорвали. Хрящев смирился, однако Колосову это припомнил.

— Так он же был прав, — сказал Главный.

— С одной поправкой, — усмехнулся Коржов и сказал: — В России всегда тот прав, у кого этих прав больше.

Именно тогда я вспомнил о деде Удодове, о правдолюбах местного масштаба, которые старательно засевали поле жизни семенами истины.

Ах, как они старались, любители правды и совести во все времена! Как старались! В поту и усталости сеяли семена вечного и благородного. А сколь велик урожай с их посевов? Куда ни глянь — у каждого свой лоскуток правды, свой огородик и в нем на грядочках своя полуправдочка, тихая, запашистая, пригодная на гарнир и к первому и ко второму. Хилая, немощная, но своя.

Со своей собственной правдочкой жить легче. Спокойнее.

Тот прав, у кого больше прав. Всеобщая правда — для дураков. Сторонитесь их, если хотите жить безбедно и тихо.

Сторонитесь!

Танец с саблями не для нас!

ХОР МАЛЬЧИКОВ

Оглядываясь в прошлое, вижу то, чего не видел раньше.

Мы работали, не жалея сил, торопились, крутили педали, бдели ночами, волновались, мотали друг другу нервы, и все для того, чтобы выпускать самую скучную в мире газету, поскольку именно такая нужна была тем, кто правил нами, кто вел нас в светлое будущее к новой жизни. Они делали все, чтобы газета остро критиковала, но не касалась кого не положено, чтобы она четко различала, кого можно журить, кого бичевать, а кого только славить и восхвалять.

Делать иную газету нам не было дано, а всякий, кто захотел бы сделать такую, тут же получил бы по ушам.

Это ведь только кажется, что журналист всегда бежал и бежит впереди быстротекущего времени. Увы, права бежать впереди эпохи никому из нас не давалось! А чтобы строптивцы, мнившие себя властителями общественного сознания, шли в ногу, не пропуская командирский подсчет «ать-два! левой!», существовало немало способов научить их соблюдать строй и равнение. Поэтому в вечном движении жизни наверху оказывались те, кто лучше других умел понимать, чего в каждый новый момент истории делать и каких тем трогать нельзя. Наш Главный, Зернов, был за промашки неоднократно бит, потому учен и искренне считал, что вся сложность его должностных обязанностей в том, что приходится СЕГОДНЯ подписывать в свет газету, которая датирована ЗАВТРАШНИМ числом.

Вот если бы подписывать номер к выпуску сегодня, но датировать его числом ВЧЕРАШНИМ! Сколько бы трудностей и опасностей вмиг оставалось позади. А так приходилось каждый день ступать ногой в неизвестность и ложиться спать на подушку, под которой таилась мина незримой опасности. Что делать, если, проснувшись, ты вдруг узнаешь, что призвал искоренять явление, которое в