Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович - Страница 67

— Может, не надо? — Она и хотела, чтобы он пошел с ней, но в то же время помнила, как отстранение он вел себя в их первую встречу, и не хотела навязываться.

Рубцов понял это по-своему. Женщина всегда стремится выглядеть привлекательной, а она мокрая, волосы утратили форму, ей неприятно, чтобы это видел мужчина.

— Надо. — Рубцов взял её под руку. — Давайте ваш зонт. Нам далеко?

— Нет, — теперь она боялась, как бы он не передумал, — почти рядом. На Спасской.

— Пошли.

Леночка плотнее прижалась к нему, чтобы зонт закрывал их обоих, но этого не получилось. Тогда Рубцов сдвинул звеневший под ливнем купол влево, прикрывая даму. Стекавшая с зонта вода попадала на плечо, но он не обращал внимания.

— Почему вы решили меня предупредить?

— Почему? — Леночка ответила не сразу. — Как в сказке: лев помог мышонку, мышонок спас в беде льва.

— Выходит, я лев? — Рубцов скептически хмыкнул. — Вот уж никогда не думал.

— Вы человек, который умеет заботиться о других. Не так? Есть люди, которые живут для других…

— Блаженные? Есть, согласен. Все они со сдвинутой крышей.

— Вы тоже?

— Почему вы решили, что я живу для других? Видеть явления ещё не значит понимать их суть. Я принимаю к сердцу чужие беды, насколько это диктуют понятия о чести военного, не больше.

— Но вы рисковали собой ради меня, незнакомой женщины.

— Считаете, это от высокой человечности? Просто служба развила во мне качества сторожевого пса. Барбоса, если угодно. За пятнадцать лет службы я понял — моя кормежка и место в теплой конуре зимой зависят от того, насколько правильно я буду выбирать время и объекты, на которые надо гавкать, а на кого нельзя просто оскалиться. Даже милиция не замечает того, что ей не положено замечать. Я барбос понятливый и потому стараюсь.

Леночка засмеялась.

— Вы циник или комик?

— Просто человек, который видит и говорит правду.

— Хорошо. Тогда получается, что барбоса можно заставить не гавкать, подкинув сосисочку…

— Не суживайте диапазон возможностей. Наши барбосы перестают гавкать не только при виде сосиски, но и после бутылки водки. Или когда к ним подпускают сучку…

— Фу!

— Вы меня удивляете: видите, что мы в куче дерьма, и пугаетесь слов, которые это дерьмо характеризуют.

— Хорошо, я не буду. А почему вы не перестаете… — Леночка подыскивала слово.

— Не перестаю гавкать? — Рубцов без жалости к себе подсказал ей. И тут же ответил: — Не привык брать пищу из чужих рук. Устойчивый рефлекс верного пса, не больше. Понимаю: сосиска — вкусно, а схватить её не могу. И получается: мне протягивают нечто вкусное, а я норовлю в руку вцепиться. Псы, что поумнее, берут, жиреют, становятся гладкими, по ночам гавкают для острастки, и все у них путем. Как говорят, волки сыты, и овцы довольны.

— Значит, все же сожалеете?

— В сознании. А в делах преодолеть себя не могу. Чтобы хоть как-то себя оправдать, ссылаюсь на рефлексы…

— Почему же не бросите армию, если невмоготу?

— Почему собака, сидящая на цепи, в конце концов перестает рваться? Да потому, что ничего другого она делать не умеет. Куда мне? В коммерцию? Там надо жульничать, ловчить, а надо мной висит призрак закона: запрещено. Какого успеха добьется коммерсант, который заведомо не готов к махинациям?

— Наговариваете вы на себя, а я вас, дура, слушаю.

— Пел бы красивые сказки, было бы приятней? Ах, какой я благородный, такой душевный, но меня не ценят, не понимают… Разве это лучше?

— Нет, конечно, но слушать вас страшно. Выхода нет, верно? Труба… Вот и все.

— Что все?

— Мы пришли.

Они остановились возле восьмиэтажного кирпичного дома. Вся дверь была исписана красками: «МЕТАЛЛИКА», «НИРВАНА», «Ой, я люблю тебя, Цой!», «Чубайс — зараза», «Ельцина — на мыло», «ЛДПР — живет!».

Рубцов усмехнулся: найдут такое лет через сто и будут гадать, что вдохновляло заборных писак, что их волновало. Пожалуй, до смысла сразу и не доберутся.

Что ему делать дальше, Рубцов не знал: прощаться или ещё постоять под навесом у входа. Однако проблема решилась крайне просто.

— Вы зайдете ко мне? — спросила Леночка. — Я напою вас чаем. Немного согреетесь и обсохнете.

— Это удобно? — Он колебался, и она видела — это не попытка продемонстрировать скромность, а искреннее желание не помешать. — Уже поздно.

— Это удобно. — Леночка говорила мягко. Она взяла из его рук зонт, закрыла его. — Я живу одна. Проходите смелее.

Леночка занимала двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Все здесь было отделано и обставлено просто, но с большим вкусом. Никаких лишних вещей, только самое необходимое.

Войдя в прихожую, Рубцов остановился; он видел, как его ботинки на лестнице оставляли мокрые следы.

— А вы черпнули, — определила его Леночка, — разувайтесь, я просушу.

Она подала ему пушистые домашние тапочки с помпонами. Мужской обуви в доме не было. Рубцов это отметил автоматически и ощутил необъяснимое облегчение.

— Проходите в комнату, — предложила Леночка, — я сейчас.

В просторной светлой гостиной стоял круглый раздвижной стол, четыре стула с изящными гнутыми спинками, серый диван у стены. С потолка свисал оригинальный светильник — шесть молочных шариков на изогнутых золоченых трубочках. Сервант с хрусталем и фарфором. Два прилично исполненных маслом пейзажа — зимний и летний. Художник изобразил одно и то же место с одной точки.

Не рискнув сесть без приглашения, Рубцов остановился у стены и стал разглядывать картины. Они производили странное впечатление, утверждая в зрителе грустную мысль: вот так и проходит жизнь, неизбежно перетекая от лета к зиме…

Леночка вошла в комнату несколько минут спустя. На ней теперь был необыкновенно пушистый халат, сиявший белизной первого снега. Подсушенные волосы отливали здоровым блеском.

— Вы не против, если я приготовлю ужин?

Рубцов ощутил голодный спазм в желудке — он даже не обедал, но все же от ужина собирался отказаться. Однако Леночка его опередила.

— По глазам вижу — не против. Выпьете пива? Пройдем на кухню.

На нижней полке большого холодильника «Бош» стояла целая батарея пивных банок.