Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович - Страница 26

— Это служебное преступление.

— Ах, бросьте! Не надо пассажей в духе пропаганды. Они не уместны в деловом разговоре. Учтите, я не люблю крутить возле и около. — Бергман в упор посмотрел на Шоркина, стараясь угадать, какой груз правды одноразово выдержит этот привыкший к казенному лицемерию подполковник. Тот, однако, не выдавал беспокойства — ко всякого рода разговорам привык и знал, как вести себя в случаях, когда ему что-то не нравилось.

— Я слушаю.

— Вы, Михаил Яковлевич, — продолжал Бергман, — привыкли к тому, что пролетариям власть дала право говорить: «Государство — это мы». На деле ваши рабочие и колхозники никогда властью не были. Более того, ею даже себя не чувствовали. Властью пользовались слуги народа — секретари райкомов, председатели исполкомов, вы — милиция, КГБ… Потому пролетарии и не бросился защищать Советы, когда их начали рушить в столице…

Шоркин скептически покачал головой:

— Это ваше открытие?

Он понимал — Бергман прав, но принимать его правоту без сопротивления не хотел.

— Зря иронизируете, Михаил Яковлевич. Вы умный человек и такие открытия должны делать сами, без подсказок. Разве вы не видите, что разговоры московских и местных политиков о нуждах народа, о заботах государства — это обычный треп. Он предназначен для лопоухих простаков. В нынешних условиях каждый человек должен заботиться о себе сам. Надеяться, что кто-то подумает о вашем благе, — глупость. Таков непреложный закон рынка. На нем только два субъекта — продавец и покупатель. Их интересы более или менее совместимы. Умный продавец заинтересован, чтобы покупатели имели деньги. А вот сборщик налогов стоит особняком. Это паразит, прилипала… Особенно в условиях, когда он обдирает тебя, а взамен не может гарантировать услуг, на которые ты вправе надеяться. Имею в виду безопасность личную и деловую. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

— Да, безусловно.

— Так вот, исправлять положение должны мы. Я не оговорился — мы. Поскольку в государстве реальной властью все больше становятся предприниматели и банкиры. Всем остальным, я имею в виду чиновников государства, в том числе органам безопасности, придется служить нам. Чем раньше эти люди признают истинное положение вещей, тем лучшее место они сумеют занять в обществе. Заметьте, Михаил Яковлевич, я говорю «признают», а не поймут. Потому что умные люди, в том числе вы, все прекрасно понимают, но инерция мышления, верность старым идеалам мешают им стать реалистами. Вы все ещё боитесь сказать себе: ваза разбилась, и новой её не сделать. Новую нужно покупать.

— Верность идеалам называется честью.

— Не спорю. Но если корабль пошел ко дну, никто не осудит матроса, который постарается спастись вплавь.

— С вами трудно спорить, Корнелий Иосифович.

— Конечно. На моей стороне здравый смысл…

Прогуливаясь по дорожке, посыпанной песком, они вышли к плетенному из бамбука столику. Он стоял в тени густолистой сливы. Рядом со столиком два шезлонга. На столике — бутылка виски «Бифитер», сифон с газированной водой, блюдо с фруктами.

— Присядем? — Бергман показал на шезлонги. — Как говорят, в ногах правды мало.

Шоркин присел, не возражая.

— Вам налить? — Бергман взял бутылку, посмотрел на просвет.

— Спасибо, не надо.

Бергман поставил виски на место.

— Я тоже не люблю виски. Водка приятней.

— Зачем же покупать то, что не нравится?

Бергман взглянул на Шоркина печальными выпуклыми глазами.

— Я прагматик, Михаил Яковлевич. Мне нравятся домашние тапочки, махровый халат, лежание на диване… Но умом понимаю — нужно носить костюм, сидеть за столом, сражаться с конкурентами, покупать виски, которое сам не пью, и все это, чтобы выглядеть человеком современным, светским. Дураки те, кто верит, будто богатство делает нас счастливыми. Оно прибавляет немало неудобств или опасностей. На каравай, который я пеку, с открытыми ртами смотрят десятки жадных глаз. За деньги, которыми я обладаю, идет скрытая, но жестокая борьба.

Шоркин откинулся на спинку шезлонга и почувствовал, как эластичная ткань приняла его. Солнце грело приятно, совсем не жарко. В саду все дышало покоем и миром. Но Шоркин понимал, сколь обманчиво это впечатление. Бергман не скрывал опасностей, которые витали вокруг него. Его откровения заставили Шорки вспомнить детство, когда с куском хлеба, густо намазанным липовым медом, он выходил из избы на улицу. Свежий воздух, вкус сладости на губах окрашивали жизнь в радостные тона. Но вдруг со всех сторон налетали осы. Большие, нахальные, нисколько не путающиеся взмахов руки, они упрямо норовили сесть на мед, ущипнуть, слизнуть свою долю сладости, которой никогда сами не производили, но считали по праву своей добычей.

Сегодняшняя жизнь тоже во многом походила на сражение трудолюбивых пчел и ничего не производящих ос. Только сражение это шло не за мед — за деньги.

Одинокие фермеры, по дурости решившие, что, взяв во владение землю, заведя хозяйство и вкалывая с утра до ночи, испытают радость свободного труда, вдруг узнали, что на произведенные ими богатства претендуют и другие люди, ничего не делавшие, но нахальные и хорошо вооруженные законами и оружием.

Отбиться от тех, кто драл налоги, не удавалось никому. Государство — это спрут, который, сжав щупальцами, жертву не выпускает.

Бороться с рэкетирами и бандитами нисколько не проще. В трех недавних стычках были убиты пятеро нападавших и один фермер. Двух других защитников своего имущества власти отдали под суд. Как же иначе — закон не дает обычным гражданам права отбиваться от вооруженного нападения с оружием с руках. Для отражения наезда рэкетиров надо вызвать милицию, составить протоколы, завести уголовное дело, начать следственные действия…

Бандиты под суд не попали: живые скрылись, мертвые показаний не дали. А поскольку налицо имелись убитые налетчики и оружие, из которого их прикончили, у защитников правопорядка оказался материал для вершения правосудия.

Ничуть не лучше пример из индустриальной действительности. Несколько дельцов, объединив усилия, а как потом выяснилось, получив ссуду из криминального общака, образовали Приморскую акционерную компанию товаропроизводителей — ПАКТ. От её имени они приватизировали судоремонтный завод Рыбфлота. Рабочих уволили, а заводские корпуса превратили в склады для товаров, прибывавших из-за рубежа. Надежная охрана, невысокие тарифы на аренду складских площадей привлекали торговцев, и потекли денежки, обогащая хозяев.