И.Бабель. Воспоминания современников - Искандер Фазиль Абдулович - Страница 39

Особое беспокойство, обостренное еще и тем, что он находился за границей и не мог сам проследить за перипетиями претворения ее в спектакли, вызывала у Бабеля пьеса «Закат».

Из Парижа в Москву. 3.IX.27 г.

«...Что в театре? Я до сих пор не переделал 3 сцены. Опротивела мне пьеса. Надо бы сократить два-три куплета в песне, да охоты не хватает. Может быть, сделаю. Все переделки пришлю».

Из Парижа в Москву. 6.Х.27 г.

«...Авторы наши в отношении к цензуре перешли всякие границы робости и послушания. Я не собираюсь принять к сведению или исполнению ни одно из их замечаний. Все их »исправления« -бессмысленны, продиктованы отвратительным вкусом и политически ненужны и смехотворны. С болванами этими не стоило бы и разговаривать. Я не принадлежу к числу тех, кто плачет над запрещенными своими вещами или злобится. Но »тога гордого безразличия« - это, конечно, пышная тога, но <...>. Поэтому надо бороться за сохранение моих фраз <...>. Уступать нельзя...».

Из Парижа в Москву. 4.Х.27 г.

«...Я прочитал в »Правде« отзыв Маркова о постановке »Смерти Иоанна Грозного«. Статья эта убедительно написана, и такое у меня чувство, что она правильно излагает то, что происходило в театре. <...> Плохой театр7, тут и толковать нечего. Если тебе придется говорить с Берсеневым, попроси их сократить 3 сцену, в особенности песню. Один чех попросил у меня пьесу для того, чтобы показать ее в Праге, я сдуру отдал, теперь у меня нет ни одного экземпляра. Он, правда, обещал вернуть через несколько дней».

Из Парижа в Москву. 17.Х.27 г.

«...Вчера получил письмо твое и Гриппича. Сегодня отправил Гриппичу все нужные ему заявления. Знаешь ли ты что-нибудь о судьбе пьесы в Петербурге? Перебиваюсь с трудом <...> А тут еще дней десять тому назад захворал. Простудился, и начался тяжкий мой «астматический период». Десять дней я снова не работал и так этим испуган, что решил ехать на юг лечиться. Раз навсегда мне надо привести себя в работоспособный вид. Рассчитываю осуществить мою мечту - поехать в Марсель. Поеду, если добуду денег. Здесь не Москва - пропадешь и ни копейки не достанешь...»

Из Парижа в Москву. 30.XI.27 г.

«...Рецензию получил. Спасибо. ...Идет ли пьеса еще где-нибудь? Если у тебя накопились еще материалы, сделай милость, пришли. Что тебе сказали в Александринке? Прежде чем перерешать, я хотел бы знать в точности положение дела. Напиши откровенно...».

Из Парижа в Москву. 22.XII.27 г.

«...Сколько представлений выдержал »Закат« в Одессе и Баку? Собираютс ли ставить еще где-нибудь? Не знаешь ли ты, как идут репетиции во 2 МХАТе?..»

Из Парижа в Москву. 10.I.28 г.

«Со всех сторон мне сообщают, что 2 МХАТ разваливается, что никакой постановки там не будет <...> Не худо бы тебе побывать на репетициях, если только они происходят. Если хочешь, я напишу в этом смысле Берсеневу или Чехову...».

Из Парижа в Москву. 11.III.28 г.

«...Посмотрим, даст ли »Закат« что-нибудь? Никогда с большим отвращением не относился к этой пьесе, к разнесчастному и надоевшему детищу, чем теперь...».

Об искусстве и о лучших для себя условиях, чтобы им заниматься в полную силу, Исаак Эммануилович думал постоянно.

В одном из первых своим писем ко мне (23.IV.25 г.) он писал:

«...Последние дни я много думаю о вашем искусстве и моем и со всей страстью убеждаю себя, что мне душевно нужно на два года отказаться от моей профессии... Жизнь моя пошла бы лучше и позже, через два года я сделал бы то, что нужно мне и еще, может, некоторым людям...».

Из Парижа в Москву. 5.IX.27 г.

«...Я здоров, работаю, результаты скажутся не скоро, м. б. через много месяцев. Что же делать? Работать по методам искусства <...> - это одно из немногих утешений, оставшихся мне. В материальном смысле от этих утешений, конечно, не легче...».

Из Парижа в Москву. 22.VII.28 г.

«...Где тонко, там и рвется. Я, кажется, писал тебе о своей болезни, о том, что работать я не в состоянии, с великим трудом влачу »бремя дней«. Ты сама можешь судить - как это все кстати. Я серьезно подумываю о том, чтобы центр тяжести моей жизни перевести из литературы в другую область. У меня всегда было так - когда литература была побочным занятием, тогда все шло лучше. С такими требованиями к литературе, как у меня, и с такими ограниченными возможностями выполнения нельзя делать писательство единственным источником существования. В России я все это переменю. Завтра еду в Брюссель - повидаться с матерью и сестрой, пожить там, если будет к тому возможность, потом вернусь на короткое время в Париж и отсюда уеду в Россию. Только там я смогу снова стать »ответственным« за свои поступки человеком, сочинить какой-нибудь план жизни...».

Из Парижа в Москву. 10.IX 28 г

«...В Россию я приеду в начале октября. Первый этап будет Киев, а где жить буду - не знаю. Оседлости устраивать пока не собираюсь, буду кочевать где придется <...> Приезда моего не утаишь, в Москве я жить не буду, как это все сделается? Я возвращаюсь, состояние духа у меня смутное, Работать столько, сколько бы надо, - не умею, мозги не осиливают. Я чувствую впрочем, что житье, вольное житье в России, принесет мне много добра, выправит и выпрямит меня. Я считаю сущими пустяками (и скорее хорошими, чем дурными) то, что я не печатаюсь, не участвую в литературе. Чем дольше мое молчание будет продолжаться, тем лучше смогу я обдумать свою работу - только бы, конечно, с долгами развязаться к на прожитье зарабатывать <...>».

Из Парижа в Москву. 21.IX.28 г.

«...Выехать я собираюсь отсюда первого октября. В Киев - который будет первым моим этапом - приеду числа шестого-седьмого (хочу на два дня остановиться в Берлине). В литературных или начальственных кругах вращаться не собираюсь, хотелось бы пожить в тишине <...>».

Из Киева в Москву. 24.Х.28 г.

«...В Киеве я пробуду еще недели две-три, потом поеду в какое-нибудь захолустье работать. Куда поеду - еще не знаю. Противоположение Парижа и нынешней России так разительно, что я никак не могу собраться с мыслями, и душа от всех этих рассеянных мыслей растерзана. Стараюсь, как только могу, привести себя в форму...».

Из Киева в Москву. 26.XI.28 г.

«...Вчера не мог написать подробнее, п. ч. голова очень болела. Я теперь часто хвораю. Очень часто головные боли, - очевидно, у меня мозговое переутомление. Тут бы работать, а голова часто отказывается. Часто мне бывает от этого очень грустно. Но так как я упрям и терпелив, то надеюсь, что вылечу себя. <...>. Я пока остаюсь в Киеве, вернее, за Киевом, живу, можно сказать, в губе у старой старухи отшельником - и очень от этого выправляюсь душой и телом. Может, и хворости пройдут...»

Во имя искусства он неустанно стремился все превозмочь и в себе, и вокруг себя.

Принести искусству все возможные и невозможные жертвы - вот каков был символ веры Бабеля.

Однако даже самые пламенные намерения не всегда и не всем удаетс осуществить.

Не удалось и Бабелю осуществить программированное им в последнем письме ко мне стремление «жить отшельником».

Переписка наша прекратилась, и мы больше не виделись, поэтому о дальнейшей жизни Исаака Эммануиловича я могу судить только по опубликованным письмам его к другим адресатам и по воспоминаниям А. Н. Пирожковой.

У Бабеля были столь непомерные требования к совершенству художественных своих произведений, и создавал он их так медленно, что, видимо, волей-неволей, чтобы заработать на жизнь, пришлось ему вернуться к работе в кино.