Слуги Государевы. Курьер из Стамбула - Шкваров Алексей Геннадьевич - Страница 30

Штруф удивился очень и внимательно, с подозрением посмотрел на молодого поручика.

— Нужно не жалет, а лупит больше. Токта и не будут, как мухи, — заметил он назидательно.

— Брось, Алеша! — взял его за локоть майор Шепелев, отводя в сторону. — Не связывайся с курляндцем. Опасен он связями своими. Одна надежа, что долго в полку не задержится. Иль переведут куда с повышением, или, дай Бог, пулю али стрелу татарскую схлопочет, прости мя грешного за мысли сии, Господи. Не трожь его, вонять не будет. — Пришлось отступиться тогда. И вот нате ж, опять Штруф!

— Как он? Ведь это дрянь, а не офицер. Почему Иван Семенович не назначил майора Шепелева?

— Потому что тот был болен. А Иоганн Штруф дрянь, я знаю. Зато у него связи с нашим обер-камергером, герцогом Бироном. Отделался легким испугом — на три месяца в рядовые, но уже готовят приказ о восстановлении и переводе в другой полк. Генерал Загряжский и бригадир Кантакузин также разжалованы в рядовые до конца войны.

— А Иван Семенович? — Веселовский замер.

— А полковник Тютчев приговорен к расстрелу.

— Господи! Вот оно, наказание Божье, за грехи мои, — Веселовский со стоном уткнулся лицом в седло. — Господи, что же теперь будет? Как сообщат об этом семье? Маша, Машенька, как же ты переживешь это?

— Ладно, Веселовский, — Манштейн переминался с ноги на ногу, — еще не все потеряно. Приговор сначала должна утвердить Военная Коллегия в Петербурге, а потом Императрица. Может, те бумаги, что вы доставили, и сыграют свою роль. Я попробую поговорить с фельдмаршалом. Ты же знаешь, он вспыльчив, но отходчив. — Манштейн произносил еще какие-то слова, сам особо не веря тому, что говорит.

— Это правда? — Веселовский обернулся. — Вы поможете? Ведь он даже служил с Вашим отцом.

— Я знаю об этом. Конечно, постараюсь. Я отцу своему в Ревель уже отписал, просил похлопотать за своего бывшего офицера. Поезжай в полк. Тютчев сейчас там. Под арестом. Приободри старика.

— Спасибо, господин майор, — Веселовский уже вставлял ногу в стремя. — Вы уж помогите нам, Христом Богом прошу.

— Давай, давай, поезжай. Что смогу — все сделаю, — Манштейн смутился и, отвернувшись, пошел к кирасирам охраны, рядом с которыми на барабане сидел прапорщик Лука Волков — флигель-адъютант Миниха. — Волков! Быстро разыскать курьера и к фельдмаршалу, повезет пакет в Петербург.

Веселовский мчался в полк. Влетев в деревню, где квартировали драгуны, он безошибочно определил штабную избу-мазанку и, бросив поводья подскочившему караульному, взбежал по ступеням. В горнице сидел молодой подпоручик, адъютант Тютчева.

— А, господин поручик, вернулись? — поднялся он навстречу.

— Где командир? — не отвечая на приветствие, тяжело дыша спросил Веселовский.

— Какой? Новый? У себя, — ответствовал адъютант.

— Что за шум? — дверь в соседнюю комнату отворилась, и вышел незнакомый Веселовскому штаб-офицер. — Я командир полка князь Друцкой. А вы, собственно говоря, кто будете, поручик?

— Поручик Веселовский, командир 3-й роты, — как-то сразу сник Алеша.

— А что вы так врываетесь? Я вас не вызывал. Где вы вообще были? Что-то я не припомню вас, когда устраивал смотр полковой.

— Я выполнял задание особое главнокомандующего фельдмаршала Миниха. Только что от него. Докладывал о завершении. Получил разрешение на три дня отдыха и приказ вернуться в полк, — тихо скороговоркой выпалил Веселовский.

— Ну и молодец, — князь пожал плечами, — отдыхай и принимайся за работу. Нужно пополнение принимать, обучать. — Новый командир был настроен благодушно.

— Ваша светлость, — неуверенно начал Веселовский.

— Что еще, поручик?

— Позвольте повидаться с господином полковником Тютчевым.

— Это еще зачем? — уже недовольным тоном произнес Друцкой. — Тютчев преступником объявлен и сейчас находится под арестом. Какое у тебя до него дело?

— Я зять его, — соврал Веселовский.

— Ах, вот оно что, — задумался новый командир. — Вообще-то не положено, но в виде исключения. Адъютант, проводите поручика к арестованному. Пусть поговорят. Только недолго. И чтоб никто не видел. А то и мне еще отвечать придется за свою доброту.

— Премного благодарен, ваша светлость, — Веселовский низко поклонился князю и вместе с адъютантом быстро покинул избу.

Ивана Семеновича содержали в отдельной избе-мазанке под охраной драгун. Каково было ветерану старому, столько повидавшему на своем веку, сидеть под присмотром своих же солдат. Адъютант с Веселовским вошли внутрь. Дежурный унтер-офицер вскочил с лавки и вытянулся в струнку.

— Отвори, — кивком показал адъютант на дверь, за которой находился арестованный, — пусть господин поручик пообщается.

Драгун забрякал ключами, отворяя замок.

— Ну, я пошел. Не буду мешать, — адъютант попрощался и покинул избу.

— Прошу вас, — унтер-офицер отворил дверь и жестом пригласил поручика войти.

Веселовский перешагнул порог и остановился. Комната, где располагался арестованный, была в полумраке. За неимением решеток на двух маленьких окошках ставни были наглухо закрыты. Может, даже заколочены. Глаза, постепенно привыкавшие к темноте помещения, разглядели, наконец, фигуру полковника, сидящего на деревянном топчане, служившем ему кроватью.

— Иван Семенович!

— Алеша! Живой! — Тютчев, по-стариковски кряхтя, поднялся и шагнул навстречу поручику.

Они обнялись и так стояли долго.

— Как же так? Иван Семенович? — с болью спросил Веселовский, видя, как сильно сдал старый полковник. Куда девалась былая выправка, задор, острый взгляд? Все потускнело как-то сразу. Осунулся Тютчев. Сгорбился. Оттого стал ростом меньше. Стариком глубоким выглядел. Мундир, давно не стиранный, был кое-как наброшен на плечи. Сорочка тоже явно не первой свежести. Денщиков-то больше не было у Ивана Семеновича. Одни тюремщики.

— Судьба, Алеша… Говорил я тебе — предчувствия были. Что-то должно было случиться. Вот и случилось.

— А никак по-другому нельзя было?

— Как? Приказано было выделить драгун, взять четыре роты пехоты, назначить старшего над отводными караулами и отправить. А самому за них отвечать. Был бы майор Шепелев здоров, конечно, его бы отправил. А он в бреду горячечном. Вот и пришлось эту суку курляндскую отправлять… Эх, чуяло мое сердце. С первого дня, как он в полку объявился, все намекал, паскуда… Светлейший герцог Бирон, обер-камергер, старший брат, младший брат, все — генералы, одни Бироны… А я, знай, отмалчивался, будто бы и не слышу. — Иван Семенович потер лоб с досады. — Знаю, ведь кляузничал на меня. Что немчуру-то поругиваю. Куда ни плюнь — аль гессинец, аль курляндец, аль пруссак. Все эти Бироны, Бисмарки, Мини-хи, Гессен-Гомбургские, Брауншвейгские… Манштейн твой из той же компании.

— Да нет, Иван Васильевич, Манштейн — он другой. Мы вместе с ним как дрались-то под Перекопом. Он сказал, что и отцу своему написал.

— Эх, Алеша, молод ты еще, а я, почитай, лет двадцать только в войнах провел. Нагляделся я на них, немчуру эту. Им русской кровушки не жалко! Потому и храбрые такие, что солдат наш бесстрашен. Ты посмотри сам — кой год воюем, а как? Кладем тысячами. Да если б в бою! От лихорадок гнилостных, да поноса кровавого. А он, Миних, каждый год все сызнова начинает. Ползаем по степи и умираем. Сами же и виноваты. Славы-то ему не добыли, хоть и померла половина. Знать, на будущий год опять пойдут. Только без меня…, — оборвал вдруг свою речь старый полковник.

— Иван Семенович, … может, обойдется. Может, смилостивится Императрица, не апробует приговор-то. Мы ж не зря ездили, весть ей хорошую привезли. Может, на радостях и отменит. Мне Манштейн обещал, — сказал и поперхнулся.

— Опять ты со своим Манштейном, — укоризненно покачал головой Тютчев. — Говорил же я тебе, отца я его знал. Храбр, это верно, только солдатушек наших тоже ведь не особо жалел. Эх, молодо-зелено. Видать, пока сам не наступишь…, все верить будешь. У них ведь Россия — не мать и даже не мачеха. Падчерица им наша Родина. Словно девка дворовая в услужении. Чины, награды, земли, крестьяне наши. Все гребут. Когда Императрица наша, Анна Иоанновна, на престол усаживалась, пытались права ее самодержавные наши бояре поурезать. Кондиции разные сочиняли. Да тоже больше о себе радели. Остальные промолчали, в сторонке хотели постоять, али наоборот, «матку Анну на престол хотим!» — благим матом орали. Анна-то кондиции те в клочья разорвала, Голицыных да Долгоруких порешила. С ней и немцы хлынули. Да и русские им под стать остались. Вона, один генерал Ушаков — канцелярия наша Тайная — чего стоит. Хлебом не корми — дай кровушки напиться, — прервался и с жаром, — ты, вот что, Алеша, моим пока ничего не сообщай. Напиши, что вернулся, что сам живой, а про меня скажи, что весь в делах, заботах, пополнение там принимаю. А коль свершится то, к чему приговорен, не говори, как оно было. Отпиши, что помер от чумы ли холеры. Эпидемия была, вот и не уберегся. Потом, коли правду узнают, не так горько уж будет. Сыновьям я отпишу, они тоже все поймут. Да и вы с Машей поженитесь. Анна Захаровна всем распорядится. Детки у вас пойдут. Им тоже незачем знать, что деда расстреляли.