Капитан Поль - Дюма Александр - Страница 1

1

Александр Дюма

КАПИТАН ПОЛЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я уже написал это полустишие, дорогие читатели, и собирался поставить под ним имя Горация, когда задал себе два вопроса: помню ли я начало стиха и действительно ли он принадлежит поэту из Венузии.

Искать его среди пяти или шести тысяч стихов Горация было очень долго, а я не мог терять время.

Однако мне очень нравилось это полустишие: оно чудесно подходит к книге, которую вам предстоит прочесть.

Что делать?

Писать к Мери.

Мери, как вы знаете, это Гомер, Эсхил, Вергилий, Гораций, это классическая древность, воплотившаяся в нашем современнике.

Мери знает греческий язык, как Демосфен, латинский — как Цицерон.

Поэтому я написал ему:

Я немедленно получил следующий ответ:

Вот ответ, который нравится мне и который, я надеюсь, понравится вам, короткий и категорический, где каждое слово значимо и отвечает на заданный вопрос.

Итак, стих не принадлежал Горацию.

Поэтому я правильно сделал, что не подписал его именем друга Мецената.

Первое полустишие было плохим.

Значит, я правильно сделал, забыв его.

Но я помнил второе полустишие, и оно имело отношение к «Капитану Полю», новое издание которого готовилось к выпуску.

В самом деле, если когда-либо полустишие и было создано для книги, то это полустишие Теренциана Мавра, которое полностью подходило к произведению, занимающему нас.

Позвольте мне, дорогие читатели, рассказать вам — нет, не историю этой книги, которая не отличается от истории всех книг, а ее предысторию — о том, что с ней случилось до появления на свет; о ее несчастьях до того, как она была создана; о ее превращениях, когда она находилась в небытии.

Это вам напомнит, разумеется в меньшем масштабе, семь воплощений Брахмы.

Чувство, которое обычно испытывают все поклонники «Лоцмана», одного из самых чудесных романов Купера (такое чувство и мы глубоко ощутили), — это сожаление о том, что, прочитав книгу, мы совсем теряем из виду странного человека, за кем с захватывающим интересом следовали через пролив Девилс-Грип и по коридорам аббатства святой Руфи. В характере, в речи и поступках этого героя (впервые он появляется под именем

Джон

, второй раз — под именем

Поль

) чувствуется такая глубокая печаль, такая мучительная горечь, такое великое презрение к жизни, что каждому хочется узнать причины, которые привели столь отважное и великодушное сердце к разочарованию и сомнению. Нас самих — и признаться не один раз — охватывало весьма нескромное желание написать Куперу и попросить его сообщить сведения о начале взлета и о конце жизненного пути этого моряка, этого искателя приключений, — сведения, которые я тщетно искал в его романе. Я думал, что тот, кому адресовалась подобная просьба, будет к ней снисходителен, ибо она воздавала его произведению самую искреннюю и самую высокую похвалу. Но меня остановила мысль о том, что автор, быть может, знает о жизни его героя, один эпизод которой он нам рассказал, лишь ту ее часть, что была озарена солнцем американской независимости. Действительно, герой романа, как блестящий, но мимолетный метеор, пронесся из тумана, скрывавшего его рождение, во тьму смерти, так что историк-поэт, будучи, возможно, вдали от тех мест, где его герой родился, и от того края, где он закрыл глаза, именно из-за этой таинственности выбрал, наверное, капитана Поля, чтобы тот сыграл роль в его хронике, и знал о нем лишь то, о чем нам поведал. Тогда я решил самостоятельно раздобыть те подробности о нем, какие хотел найти у других. Я перерыл морские архивы: в них отыскалось только разрешение вести каперские действия, выданное Людовиком XVI капитану Полю. Я изучил протоколы Конвента: там я нашел лишь постановление, принятое в момент смерти капитана. Я расспрашивал его современников (в то время, в 1829 году, кое-кто из них еще был жив); они мне сообщили, что капитан Поль похоронен на кладбище Пер-Лашез. И это все, что мне принесли мои первые поиски.

Тогда я прибегнул к помощи Нодье, точно так же как просил о ней Мери; Нодье, этот мой друг прошлых лет, перед памятью которого я преклоняюсь и которого вспоминаю каждый раз, когда моему сердцу необходимо к сегодняшним друзьям присоединить друга из прошлого. Я обратился к Нодье, моей живой библиотеке. Какое-то время Нодье собирался с воспоминаниями; потом он сообщил мне о книжице in-18, написанной самим Полем Джонсом, содержащей записки о его жизни и снабженной эпиграфом: «Munera sunt laudi»[2]. Тотчас принявшись искать ценную публикацию, я напрасно расспрашивал букинистов, рылся в библиотеках, ходил на набережные, запрашивал Гиймо и Тешнера: удалось найти только гнусный пасквиль, озаглавленный «Поль Джонс, или Пророчества об Америке, Англии, Франции, Испании и Голландии», — пасквиль, который я из отвращения бросил на четвертой странице, удивляясь тому, что так долго и так хорошо сохраняются яды, и тому, что их всегда находишь там, где тщетно ищешь здоровую, вкусную пищу.

Пришлось отказаться от всякой надежды что-нибудь найти в книгах.

Спустя некоторое время, в перерыве между постановками «Христины» и «Антони», я предпринял поездку в Нант, а оттуда направился на побережье, посетив Брест, Кемпер и Лорьян.

Почему я поехал в Лорьян? Читатель, восхитись силой навязчивой идеи! Мой несчастный друг Вату (имевший, по-моему, только один недостаток — желание защитить меня вопреки моей воле) написал об этом роман. Почему я поехал в Лорьян? Потому, что прочитал в биографии Поля Джонса, будто прославленный моряк трижды заходил в этот порт. Это обстоятельство поразило меня. Я сопоставил даты, и мне оставалось лишь раскрыть свою папку. Обратившись за справками в морские архивы, я действительно нашел упоминания о стоянках, которые в разные времена совершали на рейде порта фрегаты «Рейнджер» и «Индианка» (первый — восемнадцатипушечный, второй — тридцатидвухпушечный). Что касается причин захода фрегатов в порт, то секретарь, который вел реестр судов, либо по незнанию, либо по забывчивости не стал о них сообщать. Я уже было собрался уходить, не получив никаких новых сведений, когда догадался обратиться с вопросами к старому служащему, чтобы спросить, не сохранилась ли в местной традиции какая-либо память о капитане этих двух кораблей. На это старик мне ответил, что в 1784 году он, совсем еще юный, видел в Гавре, где служил в санитарной службе города, Поля Джонса. Тот в это время был коммодором на флоте графа де Водрёя. Слава смельчака, какой пользовался в те времена этот моряк, и странность его манер произвели на юношу весьма сильное впечатление, и по возвращении в Бретань он как-то назвал имя Поля Джонса в присутствии своего отца, привратника в замке Оре. Старик вздрогнул и жестом велел сыну молчать. Молодой человек, правда не без возражений, повиновался. Тем не менее он задавал отцу кое-какие вопросы, но тот каждый раз отказывался отвечать. И все же, поскольку маркиза д’Оре умерла, Эмманюель эмигрировал, Люзиньян и Маргарита жили на Гваделупе, отец однажды счел возможным поведать сыну странную и таинственную историю, связанную с тем человеком, о ком я расспрашивал старика.