Ужас реального - Горичева Татьяна - Страница 14

Т. Г.: Я совершенно не согласна с тезисом, что экстремизм обречен на провал, потому что все в нашем бытии развивается через абсолютные разрывы и противоречия

60

Беседа 3

Становление происходит не через диалектические переходы, а через крайности. Когда нет крайностей, тогда нет вообще ничего достойного размышления или упоминания, так мне кажется. Потому что происходит упрощение и банализация сущностных вещей, лежащих в неизменной основе существования мира и человека в этом мире. Это то, в частности, что Ханна Арендт называет «банализаци-ей зла», а Бодрийяр описывает в терминах симуляции и симулякров. Это очень страшный момент. Поэтому экстремизм, даже в тех формах, в каких он существует, не может нами не приветствоваться. Ведь жизнь сама по себе трудна, и каждый нормальный человек проходит через стадии абсолютных противоречий, не сводимых к среднему уровню и не снимаемых каким-то легким переходом. Люди, которые не проходят через крайности, не интересны. Не интересны люди, которые все время рассчитывают какие-то проценты и выискивают мелкую выгоду. В терминах Ницше это слабые люди. Не интересны люди, которые верят в Бога только на девяносто процентов, оставляя место своим слабостям. Для того чтобы хоть иногда жизнь проходила через дуновение чуда, нужно проживать крайние состояния. Наверное, чаще всего этот путь оборачивается неудачами, но все равно в конце остается свет.

А. С.: Я в чем-то с Даниэлем согласен в отношении наиболее примитивного экстремизма, который напоминает собой достаточно дешевое размахивание деревянными мечами, встречающееся столь же часто, как и бюргерское провозглашение того, чтобы день сегодняшний в точности повторял день вчерашний. Но понятно, что такого рода экстремизм вовсе не исчерпывает экстремальности, которая может прятаться под совершенно странными обличиями. Что такое современный экстремизм? Мне все время кажется, что он в известной мере представляет собой результат от-

61

Экстремизм, формы крайности

мены инициации. Инициация всегда знаменовала собой переход в другое состояние, сопряженный со страданиями, с болью, с переменой биографии, с выбором самого себя. Ее можно пройти либо не пройти. Но вот мы представляем себе, что в какой-то момент инициацию отменили. Это означает, что прекращает работу трансцендентный резец Господа Бога, который из глины каждый очередной раз вылепляет форму. Или, точнее, вырисовывает ее, потому что Господь ближе к графику, который работает с четкими контурами. Инициация — это и есть четкость контуров. Если ее отменить, то получается что-то расплывчатое, непонятное. Скажем, больше не пополняется группа мужчин, да и женщин тоже. Остается нечто неоформленное под видом бесконечного унисекса. Воцаряется терпимость, толерантность. Ружья, которые висят на стенах, не стреляют. И из гранаты никто не выдернет чеку. Все они пылятся в арсеналах. Это и означает действительную тенденцию к мерзости запустения.

В сравнении в ней даже экстремизм, сопоставимый с шумом и яростью, оказывает положительную роль, как своеобразная попытка выдернуть чеку гранаты, а дальше пусть другие ее зажимают в руках и бегут куда-нибудь подальше, чтобы ее выбросить. Это и есть способ или на-> дежда вернуть инициацию и отказаться от ее отмены. Та-кого рода экстремизм, не говоря уж об экстремальности, дает нам возможность, чтобы ружье выстрелило, чтобы если и не реализовался замысел Бога о тебе, то по крайней мере был доведен до сведения. Пусть это будет осознание краха, своих проектов или мгновенная самореализация, когда, подобно герою голливудовского фильма, ты говоришь: «Я сделал это». Пусть ты скажешь это один раз, а потом забудешь. Это и будет окончательная работа резца, проведение того контура, который позволяет нам говорить о возможности хоть какого-то экзистенциального проекта человека, а не просто о бесконечно повторяющейся распечат-

Беседа 3

62

ке, где каждый следующий тираж сделан все более сбитым неразборчивым набором. Экстремизм даже в своем самом примитивном смысле все равно делает жизнь хоть сколько-нибудь выносимой. Даже если она будет с трудом выносима в том случае, когда мы являемся соседями, женами, мужьями экстремиста, но по большому счету она выносима лишь пока есть хоть кто-то, кто готов иррационально рисковать, кто готов предъявить немотивированный, ничем не подкрепленный тезис, определенный единственно тем, что я этого хочу здесь и сейчас. Конечно, мы заранее признаем, что экстремизм лишен техники безопасности, иначе он не являлся бы экстремизмом, а был бы какой-нибудь достаточно хитрой стратегией, которая нередко проявляется под видом экстремизма, — можно вспомнить того же Лимонова и многих других людей. Все существует в товарной упаковке, всему можно придать товарную форму, но подобные вещи достаточно легко распознаются. Экстремизм — это то, что невозможно фальсифицировать. Разумеется, можно придумать телепередачу под названием «Русский экстрим» или «Последний герой», но ведь ясно, что это будут попытки создать упаковку без содержимого. По одному тому, что такие упаковки нам предлагаются и мы их покупаем, можно сделать вывод, что по сути своей экстремизм как стремление неустранимо. Это не просто подрывная миссия. Вот террорист-камикадзе, готовый ко всему, идет в толпу врагов, чтобы взорвать их, но не доходит несколько шагов и взрывается раньше. Он погибает, но то, из чего он исходит в своем поступке, делает жизнь хоть сколько-нибудь выносимой.

Д. О.: То, из чего исходит экстремист, да и не только он один, — это простая человеческая истина, увиденная лицом к лицу и говорящая о том, что человек не родной в этом мире, что сущность его зловеще-бесприютна, священ-

63

Экстремизм формы крайности

ные имена позабыты, а зов далекой родины едва различим. Так не следует ли сделать один маленький шаг за край успокоительного горизонта нашей обыденности, чтобы забывшие эту простую истину вновь вспомнили о ней? «Шагни — и новые люди, восстав, пойдут вперед», — говорил Рембо. Наверное, какие-то проявления экстремизма действительно соответствуют этой интуиции, но я все-таки думаю, что далеко не все. Большая часть экстремальных форм поведения политически и социально ангажированы и осуществляют стратегию бытия-в-признанности Экстремисту непременно нужен взгляд со стороны, в противном случае его деятельность не имеет смысла. Если упомянутый Александром террорист (будем не вполне корректно рассматривать его сегодня как крайний вариант экстремиста) несет на своем теле пояс с тротилом в толпу «врагов» и о нем не ведут прямой репортаж все телекомпании мира, то он в этот момент уверен, что за ним наблюдает куда более могущественный объектив — глаз Божий. Я готов согласиться с тем, что для себя он ничего не делает. Я, впрочем, не уверен, что тем самым он что-либо существенное делает для других Он просто осуществляет прямую и непосредственную визуализацию насилия, конвертирует его в масс-медиальную форму Он как бы говорит людям — раз вы воспринимаете лишь картинки с экрана и только они для вас значимы, то я покажу вам, как выглядит насилие. Если вы не чувствуете своей кожей или своей душой, сколько в мире зла, смерти, несправедливости, грязи, то, возможно, вы это ощутите, увидев взорванный автобус или упавший самолет.

Кто знает, не исключено, что в таком привлечении взгляда содержится своя правда, обусловленная, как говорит Александр, результатами отмены инициации Однако не будет ли это ситуацией, в которой иллюзия побеждается не истиной, а иллюзией более высокого поряд-