Особый тип Баранов (СИ) - "Берлевог" - Страница 24

— Паш, я на минутку. Никто не должен знать, что я с тобой разговаривала. Это мне? — Крис подозрительно обвела глазами кафетерий и всосала полстакана коктейля за раз.

— Выкладывай, что у тебя стряслось.

— Это у тебя стряслось, а не у меня.

Павел настороженно уставился на неё. Проститутки часто знают больше, чем остальные — такая у них профессия.

— Крис, ты что-то от клиентов слышала?

— Пашенька, я уже два месяца не работаю. Я с мужчиной познакомилась. Не спрашивай, кто он. Я теперь порядочная девушка: готовлюсь летом в институт поступать и замуж выходить.

— Он знает про тебя?

— Всё знает. Ревнует как Отелло, но не обо мне речь. Я узнала, что ты... что на тебя... Как сказать-то? Если он узнает, что я слила информацию — мне конец, — Кристина с хрустом стиснула пальцы.

— Скажи так, чтобы ничего не сказать. Чтобы я сам догадался. И успокойся.

— Ты в разработке.

— Что?

— Притихни. Ничего не делай до нового года. Ни-че-го. Просто сиди дома и читай книги. Понял? Ты в опасности, — Кристина вцепилась в его пальцы и начала от волнения выкручивать. Павел впервые видел её в таком состоянии и даже подумал, что она или напилась, или обкурилась, но пахло только цветочными духами, и взгляд был тревожным, умоляющим.

— Ничего не делать до нового года?

— Обещай мне! — Крис чуть не плакала. Вдруг испуганно уставилась куда-то за его плечо: — Почему она так смотрит на меня?

Павел медленно обернулся и увидел Алёну с голубой коробочкой в руках. Коробочка выскользнула из её рук, тяжело шлёпнулась на мокрый от талого снега пол и взорвалась круглыми коричными рулетиками. Павел кинулся к жене, но она с размаху засадила ему по лицу — хотела пощечину, но промахнулась, мазнула по губам. Бриллиант в её кольце обжёг царапиной, но Павел не почувствовал — схватил Алёну, встряхнул:

— Пошли домой, — и потащил её, упирающуюся, к выходу. Засунул в свою машину и дал по газам, выруливая по снежной каше так резко, что сзади истерично засигналили.

      Дома Алёна сказала:

— Я говорила, что уеду с Сашуком к родителям, но я не хочу. Я передумала. Почему я должна бросать свой дом из-за того, что ты завёл себе малолетнюю любовницу? Ну у тебя и вкус! Я думала, там трепетная и скромная библиотекарша, которую ты по доброте душевной послать не можешь, а тут какая-то проститутка для богатых папиков. За ручки держались! В кондитерской! Так банально, что даже не обидно. Просто мерзко! — Алёну передёрнуло. — Знаешь, вали сам к ней. Судя по всему, квартиру ты ей уже подарил.

— Она мне не любовница. Ты ошибаешься.

— Да, я ошибаюсь, я ревнивая истеричка, меня надо лечить в психушке. А ты ангел с белыми крыльями. Собирай вещи и уходи.

— Ты, что ли, безгрешный ангел? — спросил Павел, презирая себя за удар ниже пояса.

— Что взять с психбольной? Уходи! Ты что, не видишь, как мне плохо? Пожалуйста, оставь меня! Мне нужна передышка, чтоб не думать ежеминутно где ты, с кем ты! Хочу спокойно встретить Новый год с Сашуком — по-человечески, без нервотрёпки. Я так устала!

— Хочешь, я дам тебе телефон, и ты с ней поговоришь? Она мне не любовница, мы по делу встречались. У меня большие проблемы...

— Мне всё равно. Я хочу только одного — чтобы ты ушёл.

— Ладно. Я уйду, но обещай не делать резких движений. Мы можем наладить отношения, если постараемся.

Алёна промолчала, ушла в спальню и грохнула дверью. Павел заглянул в детскую: Сашук сидела с айпадом и в наушниках, на экране танцевали весёлые мультяшки, но глаза у ребёнка были полны слёз. Павел обнял дочку, плотно прикрыв её наушники ладонями, и покачал в объятиях:

— Какой я дурак, Сашук. Что мне делать? Человек из-за меня вторую ночь в тюрьме проведёт. Представляешь, Гоша — в тюрьме. Мама твоя плачет — она ведь не дура, это я ей вру всё время. Дед твой меня ненавидит. Ты сидишь тут в темноте, как... как... — начал целовать тёплую макушку. — Но я не могу его бросить, просто не могу и всё...

      Он взял из дома немного вещей и приехал в съёмную квартиру. Бестолково сидел на кровати, играя с зажигалкой, пока не позвонил Шульгин. Павел собрался, вник в информацию. Баранова перевели в тёплую камеру, и два новых его соседа не выглядят как рецидивисты-насильники. Продуктов и сигарет у него достаточно, чтобы продержаться ещё несколько дней. Просьбу потерпеть до освобождения он воспринял спокойно и просил передать дословно: «Павел Петрович, не переживайте, я всё понимаю». Павел вдруг почувствовал, что ему тяжело дышать и распахнул настежь окно:

— Это всё? Больше он ничего не сказал?

— Он упомянул про Новый год. Вроде, вы обещали что-то придумать...

— Да. Я ему обещал, — Павел жадно дышал ночным морозным воздухом.

— Всё под контролем, Павел Петрович. Завтра действуем по плану: вы идёте на гражданскую панихиду и разговариваете с людьми, близко знавшими покойного. Просто спросите, кто по их мнению мог убить Первушина. А я проведу день в ГУВД, знакомясь со всеми материалами следствия. Будем на связи. Всё будет хорошо, поверьте мне.

Павел хотел бы иметь такую уверенность, как у Шульгина. Он долго стоял под обжигающе-горячим душем, надеясь, что это поможет ему заснуть. Измотанный событиями дня, который начался разговором с бабушкой Катей, а закончился скандалом с Алёной, Павел мечтал рухнуть в постель и заснуть. И он рухнул — но не заснул. Почуял от подушки слабый запах Баранова, подтащил её к себе и крепко обнял. Если с Гошей в изоляторе случится что-нибудь плохое, он себе не простит. Эта мысль так терзала Павла, то явственно рисуя страшные картины, то превращаясь в тревожно-бредовые сновидения, что утром он чувствовал себя совершенно раздавленным.