Особый тип Баранов (СИ) - "Берлевог" - Страница 12

      Возвращались домой в темноте. Опять навалило снега, и они уныло тащились за тихоходным грейдером. Сашук задремала на заднем сидении, а пьяненькая Алёна начала приставать к Павлу. Налегла на плечо, ползая рукой по ноге и облизывая ухо. Если она останется в таком игривом настроении до самого вечера... Павел потёр переносицу. Он знал, что делать с женой. Она ему нравилась, как человек, и он сочувствовал ей, как женщине, и на волнах этой симпатии и сочувствия он иногда мог доплыть если не до противоположного берега, то хотя бы до середины священного супружеского долга. Часто этого хватало. Если нет, были и другие способы — медикаментозные в том числе.

— Достань из бардачка сигареты.

— Ребёнок в машине, Паш, — её дыхание щекотало ухо.

— Я аккуратно в окно. Устал от твоего папы и его подвязок...

Алёна принялась рыться в бардачке, переворачивая всё вверх дном. Вытащила пачку Ричмонда и заодно какой-то сложенный листочек. Раскрыла, прочитала. Затем скомкала и со всей дури бросила в лицо мужу. Павел ругнулся и развернул листок. Крупные танцующие каракули, от вида которых ёкнуло сердце:

я для тебя никто

ноль сотых ноль десятых

ты для меня огонь

мерцающий вдали

я для тебя ничто

не солнце и не ветер

ты для меня весь мир

в котором я живу

Вспомнил, как Гоша в аэропорту стеснялся прочитать свой стишок, а при следующей встрече, когда Павел сообщил, что не собирается с ним больше встречаться, оставил в машине эту записку. В тот вечер он чувствовал себя таким больным и уставшим, что не нашёл сил развернуть Гошино послание. А зря. Если мальчик говорит, что написал стихотворение — не будь идиотом, прочти его немедленно. Даже если ты при смерти. Алёна молчала до самого дома. Павел тоже молчал.

***

      Перед новым годом навалилось. На работе подчищались хвосты. Через управление финансов полноводной рекой потекли государственные деньги — те, которые никак не хотели течь в другое время года. Закрывались проекты, проводились ревизии, предоставлялись отчёты. После пятнадцатого работать стало невыносимо. В городскую администрацию потянулся деловой люд с подарками и приглашениями, и конца-края этому потоку не было видно. Овчинников с трудом выкроил время, чтобы вырваться в театр. Приехал не поздно, ещё до начала вечернего представления.

      В театре было ещё хуже, чем в администрации. Крепкая смесь запахов мандаринов, сигаретного дыма и убийственно-сладких духов пропитывала каждого, кто попадал в храм искусства через служебный вход. Вахтёрша, обычно подозрительная и дотошная старушка, отсутствовала. В узком слабоосвещённом проходе, ведущем за кулисы, Павел нос к носу столкнулся с костюмершей и не узнал её в вечернем платье. Она обиделась и убежала в сторону оркестровой ямы, откуда доносилась противная на слух музыкальная разноголосица. Между кулисами дебелая блондинка в длинном красном сарафане сворачивала бухту кабеля. Сначала Павел узнал кабель — явно из светового хозяйства Жанны Божук. Потом узнал раскрашенную блондинку — по кадыку.

— Геворг, и давно ты начал носить женские платья?

Мимо них то и дело сновали артисты в блестящих костюмах, рабочие перетаскивали театральное оборудование, а посторонние люди с озадаченными лицами бесцельно блуждали в этом суматошном закулисье, как в зазеркалье. Гоша бросил бухту и подбежал к Павлу:

— Пойдём! — и потащил за сцену, за цветные полотнища, за картонные декорации. — Я ждал тебя сегодня.

Прижал Павла к пыльной изнанке средневекового замка, обнял и поцеловал со всей страстью, накопленной за время разлуки. Павел не одобрял такое самоуправство, но он тоже скучал, поэтому открыл рот и впустил жадный торопливый язык, позволив ему хозяйничать. Гоша, как обычно, шёл напролом и до конца. Он положил руку на ширинку Павла, со стоном радостного изумления убедился, что там всё хорошо, и начал задирать длинную юбку, стремясь поскорее добраться до содержимого своих трусов. Павел попробовал вывернуться из жёсткого захвата:

— Ты охренел?

— Я соскучился!

— Пусти.

— Ну, Пашка... — и продолжал самозабвенно целовать, тискать и сжимать в объятиях.

— Чего-о?

Павел дёрнулся, высвобождаясь, и оттолкнул Гошу. Это просящее и одновременно требовательное «Ну, Пашка» вообще ни в какие ворота. Однако, оттолкнуть Гошу не вышло: он твёрдо стоял на ногах и много весил. Вместо этого Павел полетел спиной назад, руша и средневековый замок, и их тайное уединение. Гоша только ахнул от неожиданности.

      Павел вывалился под ноги Эдику Первушину и его мальчикам. Пока Гоша хлопал ресницами, Эдик помог Павлу подняться и заботливо отряхнул дорогое кашемировое пальто от прилипших картонных ошмётков. Замигал свет — наверное, Жанна тестировала свои приборы. Музыка из ямы зазвучала стройнее и перестала резать слух. Павел заметил, как непринуждённо балетмейстер прикасается к его телу в неположенных местах, и позволил ему обнаружить некоторые пикантные детали. Удивительно, но Первушин смутился. Перевёл взгляд на расписную бабу в сарафане и так задумался, что забыл поздороваться и поцеловаться.

      Нигде больше не задерживаясь и не оглядываясь на Гошу, Павел направился прямиком в осветительный цех.

— Жанна, у тебя выпить есть? И почему Баранов в женском платье и накрашенный?

Жанна, в переливающемся парчовом костюме и с высокой причёской в стиле Марии-Антуанетты, вышла из-за деревянного стеллажа и покачнулась на высоких каблуках:

— Нет. Всё выпито. Сходи за водкой, а? И сока купи.

Павел не стал спорить с женщиной:

— Ладно, схожу. А почему Баранов в платье?

— Дык, театр же... Кто-то в платье, а кто-то — голый... — Жанна покосилась сквозь полки и одёрнула юбку.