Свисток - Шумахер Тони - Страница 5

От Харальда к Тони

В моем любимом фильме «Рокки» Силвестер Сталлоне[2] изо всех сил молотит колосса на ринге. Он старается в поте лица, словно кочегар, отвечающий за жар в преисподней. Ему нужна победа. Рокки – человек из трущобы – хочет одолеть противника, бедность, судьбу.

Это же будто про меня. Не боксера. Футбольного Рокки. Парня, который стремится выбраться из грязи, – понял вдруг я, увидев фильм впервые.

Мои трущобы – в Дюрене, одном из наиболее пострадавших от войны городов Германии. Но и в руинах могут играть дети. Мы жили в квартале бедняков, нашими соседями были люди, выброшенные на обочину жизни. Я видел, как рушились целые семьи: многие отцы были алкоголиками, многие матери – неряшливыми и злыми. Были, конечно, и другие, но бедность присутствовала повсюду, куда ни глянь. В нашем доме не бывало ни кусочка мяса. Мы ели картошку, закусывая ее картошкой. Для разнообразия – лист капусты. Не бог весть какой выбор. Я делил с сестрою крошечную комнатку. Попросту большой встроенный шкаф. С этого времени началась моя боязнь замкнутого пространства, которая преследует меня и по сегодняшний день. На футбольном поле я не могу оставаться в клетке ворот. Я ищу простор, меня тянет к середине поля, это повторяется раз за разом.

Мой отец работал на стройке. Уходил из дома в семь утра. Возвращался полностью разбитым. Подолгу молчал. Зимой он протягивал свои усталые ноги к печи. Отец – означало для меня долгие годы две протянутые к огню ноги. Он не пил. Слава богу. Был спокойным, простым, порядочным человеком. Он и сегодня такой. Без влияния его ровной, честной натуры я мог бы, пожалуй, свернуть на кривую дорожку. Многие из моих друзей погибли, последовав примеру своих спившихся отцов.

Но больше занималась моим воспитанием мать, я проводил вместе с нею целые дни, наблюдая, как она шьет что-то для чужих людей. Мать всегда повторяла мне: «Не вешай нос. Бедность не унижает. Надо быть честным и прилежным. И тогда нечего стыдиться».

На нашей детской площадке ничего, кроме песочницы, не было – для футбола места хватало. Футбол стал для меня отдушиной. За игрой и буйством забывалась домашняя убогость. Я был нападающим. Получалось у меня совсем не плохо.

«Парень с характером. Он делает успехи», – сказал тренер команды Дюрена «Шварц-Вайс», моего первого футбольного клуба. Мать рассудила, что я должен стать его членом.

Человеку с характером приходится несладко, даже если он ребенок. «Ты слишком много носишься, Харальд. Ты растрачиваешь себя полностью, – ругал меня тренер. – Тебе нужно рациональнее распределять энергию и силы».

«Правильно, – вторила ему мать. – Он каждый раз еле доползает до дому. Пот с него ручьем. Никак не может справиться со своим честолюбием. Потому и мечется как угорелый. А выглядит настоящим заморышем».

Оба тревожились за мое здоровье. И вновь мать сама приняла решение: «Ты должен найти для себя надежное и спокойное место. Ступай в ворота. Это то, что тебе нужно».

Так я стал вратарем. Потому что это – «спокойное место»… Мне было тогда 12 лет.

Но я и в воротах остался безмерно честолюбивым. Синдром Рокки? Мне было ясно: я – бедняк. Аттестат зрелости мне не светит. Учеба в университете тем более. Но тем, кто может учиться, тем я докажу, что и я не прост.

Я никогда не был завистником. Просто мне не нравится, что каждому от рождения определено место либо под солнцем, либо под проливным дождем. Конечно, дети не выбирают родителей, поэтому завидовать им глупо. Смотреть вперед – вот что мудро. Я должен был завоевать все для себя трудом, причем тяжким потому, что не был наделен особыми талантами. Однако борец добивается в конечном счете большего в жизни, нежели обласканный природою талант. Я убежден в этом твердо. Изначальный гандикап, фора, которую ты дал другим, подгоняет, а потом и становится лестницей, по которой ты забираешься на самый верх. Взять Барбару Стрейзанд,[3] с ее косоглазием, Кларка Гейбла[4] который когда-то так жалко заикался, в конце концов они добились своего благодаря железному упорству и воле, неустанной работе над собой. И у меня была воля. В единоборстве «игрок – вратарь» с самого начала выделялся я. Я не знал страха перед болью и не думал о возможных опасностях. Только побеждать. Быть лучшим.

В 15 лет я тренировался уже 4 раза в неделю: по два с молодежной и со взрослой командами. Я жил как монах. Футбол не оставлял времени на девушек. У меня не было мопеда, а что касается дискотек, то я знал лишь, каковы они снаружи. Футбол стал содержанием жизни. В голове у меня было одно: мои мечты занимали кумиры – голкиперы-звезды 50-х годов Тони Турек и Фриц Геркенрат.

Каждое воскресенье моя игра в воротах вызывала похвалу и удивление. Это на целую неделю наполняло меня чувством гордости и собственного достоинства. И забывались теснота, бедность моего квартала. «Ты видел, как стоял Харальд? – казалось, шептались все вокруг. – Это же сын Хельги и Манфреда. Из парня выйдет толк». Будто вода лилась на мельницу моих честолюбивых желаний.

Социальное самоутверждение через спорт – именно это произошло со мной. И я проводил параллели с судьбами других социальных аутсайдеров. Разве большинство прыгунов и спринтеров, побеждающих на олимпийских играх, не негры? Мне по сей день не ясно, почему это не все чернокожие стали чемпионами мира? В начале 80-х годов у нас в «Кельне» играл молодой негр. Звали его Тони Баффуа, было ему 18 лет, он выступал за молодежную команду «А» и очень хотел стать профессионалом. Однако играл нестабильно, легко терялся и падал духом. И этим в конце концов разозлил меня.

«Послушай-ка, – встряхнул я его. – Если бы я был черным, что для многих означает то же самое, что и дерьмо, если бы на меня также смотрели сверху вниз, тогда, черт побери, уже цвет моей кожи был бы для меня достаточным основанием, чтобы стать лучшим футболистом мира. Не разводи нюни. Покажи им, на что ты способен!»

К сожалению, ему недоставало хватки и такой, как у меня, обостренной восприимчивости к унижениям.

Учеба на танцевальных курсах. Мне было тогда шестнадцать. Я успешно одолел робость и танцевальный шаг.

Девушки были милыми, ногти на моих руках тщательно вычищенными. Я наслаждался общением с опрятными сверстниками, колой и минеральной водой и даже парой мальчишеских драк. Наконец – долгожданный выпускной бал. Первый выход в общество. И первая «драма» из-за одежды. Из моего выходного костюма я давно вырос. Двоюродных братьев-ровесников, у которых можно было бы одолжить костюм, у меня не было. Оставался лишь отцовский – добротный, темно-синий.

– Я не надену его, – протестовал я. – Отцовский костюм выглядит на мне как седло на поросенке. Я хочу собственный!

– А на какие деньги ты собираешься его купить? – спросила мать. – У тебя мания величия.

Скрипя зубами я влез в свежевыглаженный отцовский костюм – с подтяжками, потому что брюки были слишком широки. Среди принарядившихся курсантов я чувствовал себя бедняком из деревни. Редко когда я ощущал себя таким бедным. Я казался себе «белым негром» и твердо решил тогда как можно скорее избавиться от этой «кожи».

Я полностью сосредоточился на тренировках. Делая успехи, я рассчитывал попасть в составы различных сборных команд. И это мне удалось: округ Дюрен – первая ступенька; сборная среднего Рейна – вторая; запада ФРГ – третья; ступенька четвертая – юношеская сборная страны. Все шло как по маслу до конца 60-х годов.

Тренером юношеской сборной был тогда Герберт Видмайер, меня он заметил во время турниров. Решающей стала игра в составе юношеской сборной запада страны: в конце турнира пробивали одиннадцатиметровые. Из пяти я взял три. После этого все неожиданно заговорили обо мне: «Шумахер, «Шварц-Вайс», на этого парня стоит обратить внимание».