Тринадцатая Ева - Леонтьев Антон Валерьевич - Страница 25

Посетительница – Нина Егоровна Шебутько – пришла ровно в восемь. Это была опрятная женщина средних лет, несколько бесцветная, сразу же вызывающая доверие.

Она отказалась от кофе, с недоверием уставилась на ультрасовременные апартаменты доктора и, присев на самый краешек дизайнерского кресла, тихо произнесла:

– Все же мне не по себе, потому что у меня такое чувство, что я предаю своих хозяев. К тому же я до приема на работу подписывала бумагу, по которой не могу разглашать ничего, чему стану свидетельницей…

Доктор тотчас бы вспылил, но разговор вела Марина, которая, ласково улыбнувшись, произнесла:

– Но ведь речь идет о деталях частной жизни, так ведь? А как я поняла, говоря с вами по телефону, вы стали свидетелем того, что подпадает под статью Уголовного кодекса, возможно даже не одну. И на это ваша подписка не распространяется!

– О, это так? – спросила Нина Егоровна, и Марина Аристарховна энергично кивнула:

– Более того, это ваша обязанность! Речь идет о вашей хозяйке, не так ли? Вы сказали, что очень к ней привязались. Так неужели вы хотите, чтобы с ней случилось что-то ужасное?

Доктор Чегодаев еле сдержался, чтобы не взвыть от этих слов, а Нина Егоровна серьезно произнесла:

– Нет, не хочу. Поэтому я и согласилась…

– Вот, возьмите! – встрепенулся доктор и по собственной инициативе стал совать гостье несколько пятитысячных купюр.

Гостья побагровела и резким жестом отдала ему деньги.

– Ничего не нужно, – заявила она, – я делаю это не ради вознаграждения, а ради Евгении Александровны! Потому что она прекрасная, добрая, справедливая хозяйка и отличный человек, которых сегодня практически не встретишь. И я не хочу, чтобы с ней приключилась беда!

Чегодаев покраснел и неуклюже извинился. Марина Аристарховна, поджав губы, с укоризной смотрела на него. Похоже, он едва все не испортил…

– Так почему же вы решили, что вашей хозяйке угрожает опасность? – спросила секретарша. – Расскажите обо всем по порядку!

Нина Егоровна вздохнула и произнесла:

– Я работаю, вернее, работала в семействе Юнгштедт больше семи лет. Знала и первую супругу Германа Мстиславовича, Регину Юрьевну… Особа она была, прямо скажем, специфическая, и характер у нее был не сахар…

Она помолчала и продолжила:

– Конечно, это хозяйское дело – с кем разводиться и кого брать в жены. Но Евгения Александровна понравилась мне с первого взгляда. Всегда была приветлива, всегда старалась помочь. Регина Юрьевна только постоянно выговаривала, кричала, в особенности если перед этим хлебнула лишнего, даже руку поднимала. А представить себе такое с Евгенией Александровной было абсолютно невозможно!

Было заметно, что она ценила свою хозяйку, и доктор Чегодаев подумал, что его Ева такая и есть – всеми любимая, ценимая, ко всем добрая и приветливая…

– Отношения между хозяином и хозяйкой тоже изменились. Потому что с Региной Юрьевной Герман Мстиславович постоянно ссорился, особенно в последнее время перед разводом. Речь, как я поняла, шла о больших деньгах. А с Евгенией Александровной они любили друг друга… Во всяком случае…

Она замялась, и Марина быстро вставила:

– Что вы имеете в виду?

Гостья вздохнула и сказала:

– Понимаете, я не хочу сплетничать, но… Ведь мы, обслуживающий персонал, тоже многое подмечаем. И делаем выводы. Так вот, иногда у меня складывалось упорное ощущение, что Евгения Александровна мужа своего любит, а вот он… А вот он ее – нет!

Доктор напрягся и, подавшись вперед, произнес сиплым голосом:

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, понимаете, со стороны это была гармоничная пара. Но я-то замечала, какие взгляды Герман Мстиславович бросает на Евгению Александровну… Как будто… Как будто он ее ненавидел! Но старался это тщательно скрыть!

Дмитрий Иннокентьевич в волнении потер руки. Вот оно, свидетельство того, что он в своих предположениях не ошибался! Юнгштедт был опасен, чрезвычайно опасен!

– А потом начались эти происшествия… Понимаете, с Региной Юрьевной они ссорились, да так, что мы все становились этому невольными свидетелями. Голос у Регины Юрьевны, в особенности после того, как она примет лишнего, был очень визгливый, по всему особняку разносился. Да и вещи она любила швырять оземь, как-то даже целый фарфоровый сервиз методично перебила. А здесь все было иначе…

Доктор Чегодаев слушал со все возрастающим ужасом. И если о чем и сожалел, так это о том, что не намылил Юнгштедту шею, когда имелась прекрасная возможность сделать это в мужской уборной.

– Как-то я обратила внимание на то, что Евгения Александровна, несмотря на теплую погоду, надела кофточку с длинными рукавами. И при этом эти рукава постоянно пальцами теребит и на себя тянет. Ну, знаете, так обычно люди делают, которые что-то скрыть хотят. Например, следы побоев или синяки…

– Он что, на нее руку поднимал? – не выдержал доктор. И Нина Егоровна ответила:

– Я только один раз стала свидетельницей, как в оранжерее Герман Мстиславович хозяйку сильно за руку схватил. Да так, что у нее лицо перекосилось и из глаз хлынули слезы. И что-то ей в лицо прошептал, а вид у него был такой… такой…

Она запнулась и тихо добавила:

– Такой, знаете ли, ненормальный!

– Ненормальный? – спросила изумленно Марина Аристарховна. – Но ведь он производит впечатление человека сдержанного, абсолютно нормального!

– В этом-то и дело! – сказала Нина Егоровна. – На самом деле он может вести себя очень импульсивно. И причинять боль… Помню, как он первой хозяйке, Регине Юрьевне, как-то начал выкручивать палец, да так, что сломал его! Или толкнул ее, да с такой силой, что она о столик ударилась и сильно порезалась. Пришлось даже швы накладывать…

Садист! Самый настоящий садист! Вот кем был этот тихий, смирный, такой бесцветный Герман Мстиславович Юнгштедт!

Человек, который поднимал руку как на свою первую, так и на вторую жену. И человек, который мог вполне совершить ужасные убийства!

– Причем чем дальше, тем хуже, – продолжила свой рассказ Нина Егоровна. – Ведь Евгения Александровна была такая счастливая после свадьбы… А затем все как-то переменилось…

– И что же случилось? – задала мучивший и самого доктора вопрос Марина. И гостья ответила:

– Понимаете, это не мое дело, но мне ведь тоже было любопытно. И помню, что как-то застала хозяйку в гостиной. Они там с хозяином о чем-то говорили. Причем никаких криков не было, только тихие приглушенные голоса. Но когда я туда зашла, чтобы начать уборку, увидела, что Евгения Александровна сидит в кресле и плачет… А на запястьях у нее… На запястьях у нее такие вздувшиеся багрово-синие пятна! Как будто ее кто-то за руки сильно держал, изо всех сил сжимая…

Доктор вскочил на ноги и прошелся по комнате. Такие пятна на запястьях Евы он и сам видел. Вот ведь мразь этот Юнгштедт! Он давно и целенаправленно измывался над женой. И она все это терпела!

– И мне стало ее так жаль, так жаль… Я подошла к ней, опустилась рядом с креслом и погладила ее по голове. И хозяйка как зарыдает. Даже в плечо мне уткнулась. Но длилось это всего несколько секунд. Потом она, видимо, опомнилась! Поблагодарила, сказала, что не хотела втягивать меня во все это. А потом встала и пошла. Но на пороге обернулась и так странно на меня посмотрела и сказала…

Нина Егоровна вздохнула и прошептала:

– И сказала: «Мой муж очень нехороший человек. Я его боюсь, очень сильно боюсь. Мне кажется, что он убивает людей!»

Доктор вздрогнул – эту самую фразу Ева использовала потом по отношению к себе. Но ведь это было много недель, а то и месяцев спустя после разговора с Ниной Егоровной.

Так почему же Ева была сначала уверена, что это муж убивает людей, а потом вдруг решила, что людей убивает она сама? В том, что Ева невиновна, он не сомневался ни секунды.

Значит, за это время что-то имело место – нечто, из-за чего Ева решила, что убийца – она сама! Ну, конечно, все эти тяжелые сны, видения, потеря памяти, окровавленный нож, то возникающий, то исчезающий…