Тринадцатая Ева - Леонтьев Антон Валерьевич - Страница 2

А в глазах застыл ужас.

Доктор знал, что хитроумная перегородка была прозрачной только с одной стороны и что он мог видеть пациентов, а они его – нет. Но все равно ему показалось, что Татьяна Ларина нащупала его взором.

Он частенько пользовался преимуществом, которое ему давала хитрая перегородка, чтобы за пару секунд установить, в каком настроении пребывает пациент, и выбрать верный тон.

Медлить и далее не имело смысла, Дмитрий Иннокентьевич подошел к двери, которая вела в комнату ожидания, открыл ее и, любезно улыбнувшись, подошел к даме и произнес:

– Добрый вечер, меня зовут Дмитрий Иннокентьевич Чегодаев. Рад приветствовать вас у себя в гостях!

Пациенты должны с самого начала считать, что они – его гости, которые могут в любой момент встать и уйти. Хуже всего было бы, если бы они вдруг оказались в больничной, многим столь ненавистной атмосфере. Пусть они и больны, однако не следовало лишний раз упирать на это.

Он протянул руку, зная, что не всякий пациент ответит ему взаимным жестом. Однако они должны знать, что он в самом деле рад видеть их. И рукопожатие, точнее, короткий тактильный контакт во многом помогал дальнейшему общению.

Татьяна Ларина на несколько мгновений замерла в кресле, затем неловко поднялась. Обвивавший ее шею изумительный золотистого цвета шарфик соскользнул у нее с шеи и упорхнул на ковер.

Доктор галантно поднял его и протянул гостье, отметив, что одета она не только крайне стильно, но и чрезвычайно дорого. Причем эта была не бросающаяся в глаза роскошь, а тонкое обаяние больших денег и знающих свое дело портного и стилиста. Краем глаза он заметил стоявший сбоку от кресла красивый бумажный пакет с каким-то лейблом.

До того как оказаться в его кабинете, Татьяна Ларина наведалась в столичный бутик, возможно даже не один. Это могло свидетельствовать о многом. Например, о том, что она могла, не задумываясь о ценах, тратить любые суммы.

Или о том, что ей требовался предлог, дабы выбраться в центр Москвы, и таковым могла служить только прогулка по дорогим магазинчикам.

Интересно, на чем она приехала? Обычно у таких дам имеется ручной сборки лимузин с собственным шофером. Но шофер ведь обо всем докладывает мужу. Хотя с чего он взял, что у нее есть муж? Быть может, она в разводе, вдова или вообще пробивавшаяся наверх бизнес-леди…

Женщина вскинула на него свои бездонные зеленые глаза и произнесла тихим, чарующим, хриплым тоном:

– Очень рада…

А затем пожала протянутую руку доктора. Чегодаев отметил, что ногти на пальцах были не просто спилены – они были обкусаны! Что с учетом явного высокого социального положения его гостьи было далеко не самым хорошим симптомом.

Продолжая изучать руки клиентки, доктор Чегодаев заметил обручальное кольцо из белого золота с крупным, странной формы бриллиантом и понял, что прав относительно семейного статуса дамы. Итак, если перед ним Татьяна Ларина, то где-то на заднем плане должен иметься и ее муж-князь?

Интересно, а изнемогающий от страсти к ней любовник тоже существует?

Рука у пациентки была вялая, однако от внимания Чегодаева не ускользнуло, что женщину слегка трясет. Да, определенно она чего-то боится…

– Разрешите попросить вас пройти в мой кабинет! – произнес Дмитрий Иннокентьевич. – Там мы обсудим все, что вас интересует.

Он пропустил Татьяну Ларину вперед, отметив, что под мышкой она сжимает изящную длинную сумку: кажется, одну из тех, ради которых богатые и очень богатые дамы записываются в очереди у дизайнера и безропотно ожидают своего заказа год или даже дольше.

Они оказались в кабинете доктора. Он любезным жестом указал на стул, софу и кресло:

– Выбирайте сами, где хотите расположиться!

Татьяна Ларина заколебалась, двинулась было к креслу, но потом вдруг развернулась к стулу с высокой спинкой и опустилась на него. Осанка у дамы была как у балерины.

Что же, выбор был понятен – она вся в напряжении, поэтому и отказалась от софы и кресла и замерла, вытянувшись, словно струна, на неудобном стуле.

Доктор опустился на другой стул – в отличие от того, на котором восседала пациентка, его собственный был несколько иной конструкции и позволял ему беспрепятственно провести сидючи на нем пятьдесят пять минут – именно столько длился каждый сеанс.

Кивнув на лежавшие на столе блокнот и карандаш, Дмитрий Иннокентьевич заметил:

– Я использую их только в том случае, если вы согласитесь. Потому что для детального анализа и, что важнее, выяснения и устранения причин, не позволяющих вам радоваться жизни, надо делать кое-какие пометки.

Татьяна Ларина продолжала молчать. Доктор мягко улыбнулся и сказал:

– А ведь вы хотите снова научиться радоваться жизни?

Наконец пациентка подняла на него глаза и произнесла:

– Да… Только вот скажите, вы ведь никого не поставите в известность о моем визите?

Доктор рассеял ее сомнения, заявив, что все, что они обсуждают, подпадает под категорию врачебной тайны.

– А если я после этого первого разговора больше не захочу воспользоваться вашими услугами? – не унималась она.

Чегодаев снова заверил, что длительность лечения не имеет значения.

– Но эти ваши записи… Ведь посторонние могут получить к ним доступ? – произнесла Татьяна Ларина, сгибая и разгибая пальцы.

И снова доктор сказал, что, во-первых, все записи хранятся в специальной картотеке, которая представляет собой небольшую комнату-сейф, во-вторых, никакие такие посторонние получить к ним доступ не могут, потому что доступ к записям имеют только он сам и его помощница, и в-третьих, он не записывает слово в слово, о чем шла речь во время сеанса, а делает пометки для себя, причем используя особую, только ему самому понятную систему стенографии и сокращений.

– Но ведь вы отдадите мне эти записи, если я потребую? – спросила вдруг пациентка. – Так ведь?

Доктор вздохнул, раздумывая, как же успокоить недоверчивую пациентку, но та вдруг всхлипнула, а потом разрыдалась.

Дмитрий Иннокентьевич быстро подал ей коробку с бумажными салфетками, и его гостья, промокнув глаза, произнесла:

– Извините, что заваливаю вас этими дурацкими вопросами…

– Вопросов дурацких не бывает, бывают исключительно дурацкие ответы! Во всяком случае, по мнению Сократа, а он, говорят, в этом разбирался. Поэтому и выпил чашу с ядом по приказу афинского истеблишмента…

Наконец на лице клиентки возникло некое подобие мимолетной улыбки, несколько, правда, вымученной, и сердце у доктора снова екнуло.

Ведь это была улыбка Жени! Его Жени!

И на мгновение – всего на мгновение! – ему показалось, что на стуле напротив сидит не таинственная, стильно одетая незнакомка, а родная, любимая, бесконечно дорогая Женя.

Но Женя была мертва. И он прекрасно знал это. И вообще-то думал, что боль пусть и не прошла, но притупилась. И что фаза, когда Женя мерещилась ему в каждой темноволосой высокой женщина, миновала.

Но нет, все было намного хуже. Вот ведь ужас – он, психотерапевт и психоаналитик, сам нуждался в долгом и нудном лечении!

Доктор Чегодаев закрыл на мгновение глаза, приказал себе успокоиться, ведь та, которая сидела перед ним, не была Женей и нуждалась в помощи. А потом раскрыл их и продолжил:

– Эта беседа – первая. И, если хотите, может стать последней. Потому что решение, начать ли вам сеанс терапии или нет, исключительно ваше.

А что, если она вдруг встанет и уйдет? И он никогда больше не увидит ее? Но ведь он прожил всю жизнь и не видел ее! Так почему же теперь это грозит превратиться в такую драму?

Ответ был очевиден – потому что она похожа на Женю. Но ведь даже Женя ушла, причем ушла навсегда.

И ему пришлось смириться с этим.

Дмитрий Иннокентьевич подумал, что если вдруг каким-то чудесным образом снова обретет Женю, свою Женю, то новую разлуку с ней не переживет. Первую пережил. Хотя был на грани того, чтобы покончить с собой.