Моя жизнь среди индейцев - Шульц Джеймс Виллард - Страница 29

— Дайте мне ружье, — потребовал Большое Озеро, — кто-нибудь, дайте мне ружье.

Когда ему передали ружье, он выступил вперед; его старое красивое лицо выражало суровую решимость, глаза сверкали гневом. За нашей спиной шуршали шкуры и трещали жерди палаток; их поспешно разбирали перепуганные женщины, укладывавшие вещи. А около нас собирались мужчины кутене, готовясь защищаться и защищать своих. Они хорошо знали, что не могут тягаться с пикуни, которые были гораздо многочисленнее. Но стоило только взглянуть на них, приготовившихся к бою, увидеть упрямые взгляды и сжатые губы, чтобы знать наверное, что они будут стоять до конца.

Во главе быстро скакавших к нам пикуни ехал молодой воин по имени Олененок. Я его очень не любил, так как чувствовал, что он меня ненавидит. Впоследствии у меня с ним были серьезные неприятности. У него было подлое жестокое лицо, безжалостное и коварное, и бегающие глазки. Потом мы узнали, что большинство людей в этой разгневанной толпе пикуни не слышало из-за суматохи и возбуждения, что объявил глашатай, или выехало раньше, чем он прибыл в лагерь. Теперь, они ехали, решив безжалостно расправиться с теми, кого сейчас считали своими врагами. Большое Озеро поспешил им навстречу. Он кричал им что-то и делал знаки остановиться. Но так как они не обращали на нас внимания, он пробежал еще дальше вперед и, наведя ружье на Олененка, воскликнул:

— Остановись или я буду стрелять.

Олененок неохотно сдержал лошадь и сказал:

— Почему ты меня остановил? Эти собаки — кутене оскорбили и обманули нас. Мы хотим отомстить им.

Он собрался двинуться дальше и окликнул следовавших за ним. Большое Озеро снова поднял ружье.

— Тогда целься в меня, — крикнул он, — я теперь кутене. Целься, стреляй. Я даю тебе эту возможность.

Олененок не поднял ружья. Он продолжал сидеть на лошади и свирепо глядеть на вождя, затем повернулся в седле и взглянув на толпу, которая подъехала к нему сзади, крикнул, чтобы они следовали за ним. Но уже среди толпы появились другие вожди пикуни, то угрожая людям, то уговаривая их вернуться в лагерь. Никто не выехал вперед некоторые двинулись обратно, к своим палаткам. Олененок пришел в страшную ярость; он тыкал пальцем то в них в кутене, ругая их всеми скверными словами, какие только приходили ему в голову. Но несмотря на свой гнев и вызывающее поведение, он не делал попытки двигаться вперед. Наведенное на него ружье вождя, его спокойный, холодный, упорный и ясный взор совершенно лишили Олененка уверенности.

Бормоча что-то невразумительное, он наконец повернул лошадь и с мрачным видом поехал назад в лагерь в хвосте тех, кого он несколько секунд тому назад с таким азартом вел вперед. Вожди вздохнули с глубоким облегчением. Вздохнул и я, и Нэтаки, снова стоявшая рядом со мной.

— Какие упрямые головы у этой молодежи, — заметил Большое Озеро, — как трудно с ними управляться.

— Ты говоришь правду, — сказал Спина Видна, — если бы не ты, не твое твердое слово, то сейчас в прерии лежало бы много мертвых. Теперь мы отправимся в горы; может быть не скоро встретимся.

— Да, — согласился пикуни, — нам лучше расстаться, гнев наших молодых людей скоро остынет. Давай встретимся будущим летом, где-нибудь около этих мест.

Так и решили, и пожав на прощание всем руки, мы и покинули их. Прибыв в наш лагерь, Большое Озеро дал приказ немедленно сняться, и палатки стали поспешно разбирать. Он также дал указания айинайкикам — хватающим, задерживающим, — группе Общества Друзей, которая была, так сказать, полицией, не позволять ни одному из молодых людей оставлять лагерь ни под каким предлогом. Он боялся, что отделившись от нас, они все же нападут на кутене, которые уже вытягивались в длинную колонну, направляясь на запад по волнистой прерии. Немного позже выступили и мы, взяв направление на юг; на второй день после полудня пикуни разбили лагерь на реке Марайас в нижнем конце долины Медисин-Рок, прямо против того места, где позже был построен форт Конрад и где сейчас реку пересекает железная дорога Грейт-Фоллс — Канада.

На самом краю нижнего конца долины, примерно в 100 ярдах от реки и у подножия поднимающегося здесь холма лежат образующие круг большие валуны, частично погрузившиеся в почву, — лежат, если железнодорожные вандалы не взяли их для строительных работ. Диаметр круга равен приблизительно шестидесяти пяти футам. Отдельные валуны весят не меньше тонны. Кто и зачем уложил их здесь, я не смог узнать. У черноногих нет никакого предания об этом; они только говорят, что это «сделано предками» — аккай-туппи. Это, кстати, интересное слово. С ударением на первом слоге, как показано здесь, его точное значение «давнишние люди». Но если произнести его с ударением на втором, а не на первом слоге, то оно значит «много людей». Но в первом случае следовало бы добавить слово сумо — время, которое обычно опускается — скорее всего ради благозвучия.

Хотя черноногие ничего не знают о круге из валунов, но у них есть что порассказать о магическом камне (медисин-рок). Этот камень лежит рядом со старой, изборожденной волокушами тропой, приблизительно в трех милях выше по течению, у вершины холма на краю верхнего конца долины. В книге «Рассказы из палаток черноногих» приводится история о камне, который, стремясь отомстить за оскорбление, преследовал Старика и раздавил бы его в лепешку, если бы не своевременно подставленная дубинка. В какой-то степени черноногие — пантеисты note 29, они считают живыми многие неодушевленные предметы и поклоняются им. Этот камень

— один из нескольких, которым они приносят жертвы и молятся. Другой такой камень находится на холме у реки Ту-Медисин, близ старого русла реки Марайас

— тропы к реке Белли. Это кварц с красными крапинами — красный цвет магический или священный цвет — валун в несколько тонн весом. Он лежит на очень крутом песчаном склоне, открытом юго-западным ветрам. Ветер, постепенно перемещая песок, подрывает камень, и он мало-помалу оседает, сдвигаясь все ниже по склону холма. Хотя черноногие хорошо понимают причину этого движения, камень этот для них — священный предмет. Проходя мимо, они останавливаются и кладут на него браслет, ожерелье несколько бусин или какое-нибудь другое приношение и просят камень быть к ним милостивым, хранить их от всякого зла и даровать им долголетие и счастье. В последний раз когда я проходил мимо камня, на нем и вокруг него лежало не меньше бушеля разных мелких приношений, они вероятно, лежат и по сей день, если только их не прибрали белые поселенцы.

Через много лет после, того дня, когда я в последний раз проезжал мимо этого камня, мы с Нэтаки пересекали долину Ту-Медисин в поезде новой железной дороги. Мы сидели в застекленной площадке заднего спального вагона, откуда хорошо была видна вся долина. О, какой унылый, пустынный вид! Не было уже сочной травы, даже полыни, которая когда-то густо росла на равнине и на склонах холмов, было великолепных старых тополей, зарослей ивы и ДР вишни, окаймлявших реку. Нэтаки молча стиснула мне руку и я видел слезы на ее глазах. Я ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Я понимал, о чем она думает, и сам чуть не заплакал.

Какая ужасная перемена!

Нет уже наших друзей, исчезли стада диких животных. Даже облик местности изменился. Удивительно ли, что мы испытывали грусть?