Паломино (Саманта) - Стил Даниэла - Страница 52

Отказ от операции означал, что Сэм умрет… умрет, и от нее останется только копна белокурых волос и тело с переломанными костями, а разум, душа – все это куда-то денется… Чарли чуть не задохнулся. Если же пойти на операцию, то можно… можно ее убить… но с другой стороны… если Сэм выживет, то останется прежней. Это будет прежняя Сэм, пусть и в инвалидной коляске.

– Вперед!

– Простите, я вас не понял, мистер Петерсон.

– Оперируйте. Оперируйте, черт побери! Да оперируйте же ее поскорее! – заорал Чарли.

Доктор поспешно ушел, а Чарли повернулся к стене и принялся колотить по ней кулаком. А когда прекратил, то пошел купить сигарет и кофе. После чего забился в угол, словно испуганный зверек, и затравленно глядел на часы. Так прошел час… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Вернувшись в два часа ночи, врач наткнулся на Чарли, который сидел с расширившимися от ужаса глазами и почернев от тоски: он был уверен, что Сэм умерла. Она умерла, а ему никто не сообщил. За всю свою жизнь Чарли не испытывал подобного страха. Он твердил себе, что Сэм погибла из-за его идиотского решения. Нужно было запретить операцию, он должен был позвонить ее бывшему мужу… или матери… или самому Господу Богу! Как можно принимать решение, не подумав о последствиях!.. Но доктор требовал ответа немедленно…

– Мистер Петерсон?

– А? – Чарли был как будто в трансе.

– Мистер Петерсон, с вашей сестрой все в порядке. – Врач ласково тронул Чарли за плечо.

Чарли кивнул. Кивнул раз, другой, и из глаз его хлынули слезы. Он стиснул доктора в объятьях.

– Боже мой!.. Боже мой! – причитал Чарли. – А я думал, она умерла…

– Нет-нет, все хорошо, мистер Петерсон. Вы можете вернуться домой и немного отдохнуть, – сказал врач и вдруг вспомнил, что они все из Нью-Йорка. – Вам есть где остановиться?

Чарли покачал головой, и врач написал на бумажке название гостиницы.

– Попробуйте обратиться туда.

– А как Сэм?

– Я пока мало что могу вам сообщить. Сами знаете, что было поставлено на карту. Мы сделали все, что смогли. С шеей у нее будет все нормально. Ну а ниже… как я вас и предупреждал, ходить она не сможет. Однако я почти уверен, что мозг не поврежден. Ни при падении, ни под воздействием давления костей, которое наблюдалось до операции. Однако надо подождать. Операция длилась очень долго. – Это было видно по его лицу. – Мы должны подождать.

– Сколько?

– С каждым днем картина будет проясняться. Если она доживет до утра, шансы сильно повысятся.

Чарли вдруг что-то сообразил и поднял на доктора глаза.

– А если… если она будет жить, то сколько пролежит в больнице? Когда мы сможем перевезти ее в Нью-Йорк?

– О… – протянул доктор, уставившись в пол. Потом снова посмотрел на Чарли в упор. – Я, признаться, не знаю, что вам ответить. Скажем так: если все пройдет без сучка без задоринки, мы сможем отправить ее на вертолете «Скорой помощи» месяца через три-четыре.

Значит, три-четыре месяца.

– А потом? – отважился прошептать Чарли.

– Сейчас рано даже думать об этом, – сердито буркнул врач, – но ей придется провести в больнице по меньшей мере год, мистер Петерсон. А может, и больше. Работы еще непочатый край.

Только тут Чарли наконец начал понимать, сколько еще мучений предстоит Саманте.

– Но сейчас главное, чтобы она пережила эту ночь, – повторил доктор и ушел, а Чарли остался один и, снова забившись в угол, принялся ждать своих коллег, которые должны были приехать из Стимбоут-Спрингс.

Появившись в половине четвертого утра, они увидели, что Чарли крепко спит, уронив голову на грудь и тихонько похрапывая. Его разбудили и забросали вопросами. Он рассказал все, что ему было известно. Коллеги выслушали Чарли в гробовой тишине, а потом так же молча все отправились в гостиницу. Зайдя к себе в номер, Чарли уселся у окна и в полном отчаянии уставился невидящим взглядом на Денвер. И только когда Генри и его приятель пришли к нему в комнату и сели рядом, Чарли смог расслабиться. Боль, ужас, тревога, угрызения совести, смятение и тоска вырвались наконец наружу, и он почти час рыдал в объятиях Генри. И с того момента Чарли и эти люди, просидевшие с ним всю ночь напролет и дарившие ему утешение, стали друзьями. Чарли не помнил другой такой темной ночи, но когда наутро они позвонили в больницу, Генри – теперь уже не Чарли, а Генри – заплакал от радости, уткнувшись лицом в ладони. Саманта была жива!

24

На следующий день после несчастья, постигшего Сэм, съемочная группа уехала, но Чарли после долгих телефонных переговоров с Харви решил-таки остаться. Сколько он сможет пробыть с Самантой, Чарли не знал, ведь он не мог оставить Мелли одну с четырьмя детьми на неопределенное время, однако он понимал, что сейчас уехать от Сэм просто нельзя. Она одна в незнакомом городе, и жизнь ее висит на волоске. Узнав о случившемся, Харви впал в состояние шока. Он легко разрешил Чарли задержаться в городке. Но при этом сказал, что нужно позвонить в Атланту матери Сэм. Кроме нее, у Саманты нет больше родственников, и мать имеет право знать, что ее единственная дочь лежит сейчас в денверской больнице с переломанным позвоночником. Но когда Чарли попытался с ней связаться, выяснилось, что мать с новым мужем уехали на месяц в Европу и поделать ничего нельзя. Впрочем, Чарли знал, что Сэм не особенно в ладах со своей матушкой; отчима она считала болваном, а родной отец Саманты давно умер. Так что больше звонить было некому. Разумеется, к тому времени Чарли уже позвонил Мелли, которая, услышав ужасную новость, разрыдалась, как дитя.

– О, Сэм… бедняжка… О, Чарли… как она теперь будет… в инвалидной коляске… совсем одна?..

Они плакали по телефону вместе. Потом Чарли повесил трубку. Он хотел еще раз позвонить Харви: пусть наведет справки о хирурге, который делал Саманте операцию… хотя, конечно, сделать это надо было гораздо раньше. Однако поговорив с Харви, Чарли вздохнул с облегчением. Харви уже успел связаться со всеми, кого он знал в Бостоне, Нью-Йорке и Чикаго; он даже позвонил другу, который был главным хирургом-ортопедом в метеослужбе.

– Какое счастье, что у вас столько знакомств, Харви. И что сказал хирург?

– Что этот парень – первоклассный специалист.

Чарли издал глубокий вздох и через несколько минут положил трубку. Теперь оставалось только ждать. Каждый час его допускали к Саманте на пять минут. Но помочь он ей толком не мог. Она до сих пор не приходила в сознание.

Сэм пришла в себя лишь на следующие сутки в шесть часов вечера, когда Чарли зашел к ней в восьмой раз за день. Он собирался пробыть у нее всего несколько минут, как делал час за часом с самого утра: входил, глядел на ее неподвижное лицо, на которое к тому времени уже наложили повязки, а затем по сигналу медсестры закрывал за собой дверь и тихо удалялся. Но на этот раз в облике Сэм что-то изменилось. Руки лежали немного по-другому, цвет лица слегка улучшился. Чарли ласково погладил ее по длинным, выгоревшим на солнце белокурым волосам и тихонько окликнул по имени. Он говорил с ней так, словно она могла его услышать, сказал, что он здесь, с ней, что все ее любят и все будет хорошо. И на этот раз – медсестра еще не успела позвать Чарли – Сэм открыла глаза, увидела его и прошептала:

– Привет!

– Что? – Чарли был изумлен, и звуки его голоса прозвучали в палате, где приборы записывали малейший шорох, оглушительно, будто грохот взрыва. – Что ты сказала?

– Я сказала: «Привет», – Сэм еле шептала, а Чарли вдруг захотелось издать ликующий военный клич.

Но вместо этого он наклонился к ней пониже и тоже перешел на шепот.

– Привет, дорогая! Ты молодец!

– Молодец?.. А… что случилось?.. – Голос ее не слушался.

Чарли не хотелось отвечать, но Сэм смотрела на него не отрываясь и не давала ему отвести глаза.

– Ты выбила дурь из одной норовистой лошади.

– Из Черного Красавчика? – Взор Сэм помутнел, и Чарли показалось, что она опять потеряет сознание, однако ее ресницы вдруг снова дрогнули. – Нет… я вспомнила… серый жеребец… там был овраг… или речушка… в общем… что-то было…