Джуна. Одиночество солнца - Савицкая Светлана - Страница 2

Саша в своих предсказаниях еще ни разу не ошибался. Как выяснилось потом, у Джуны и в самом деле был гроб задолго до смерти, и место на кладбище она для себя приобрела заранее.

Нас заводят «в святая святых» – комнату, где она ест и спит. У барной стойки – более десятка огромных букетов свежих, изысканных и безумно дорогих цветов. Стол. Комоды и шкафы заставлены огромным количеством случайных, на первый взгляд, совершенно ненужных сувениров. Наверное, подарки.

Вбегает дикая собачка редкой и дорогой породы королевский шпиц. Лает как оглашенная. Я нагибаюсь и цепляю без страха место на спинке, которое собаки достать не могут, но очень любят, когда их там шерстят. С этой секунды Виконт, а короче – Вики, навеки у моих ног. Затихает. Ластится. Лижет руки.

Я слышу легкие шаги. В комнату живо заходит женщина. Вся в черном. Стройная. Сутулая. И… падает мне на грудь, сдерживая рыдания:

– Света! Света! Я же СЫНА похоронила!!! СЫНА!

Я принимаю в вынужденные объятия всхлипывающую «девочку» Джуну. Состояние дежавю. Тысяча кинжалов пронзает мою душу нестерпимой болью. Это уже было. Это глубокое материнское сострадание повторялось из жизни в жизнь. И повторилось теперь. Зачем?

Но к ногам моим прилип также и Вики. Джуна спохватывается, резко кричит:

– Вики! Оставь человека в покое! Самир! Самир! Иди! Возьми пять хачапури, пять, нет… десять хинкали! Валера! Чай ставь! Лимон! Виски или шампанское?

– Виски, – отвечает Бухаров.

– Шампанское, – отвечаю я.

– Кофе! – кричит Джуна. – Самирррр!!! Вики! Отцепись от Светы! Света, Вики никогда не принимает чужих. Что это с ним, не знаю. Вики!

Так начинается Эпоха Джуны в моей жизни.

С пяти до восьми, пока лаборатория не наполняется множеством больных, несмотря на субботу, неприемный день, Джуна читает нам стихи и даже целые поэмы, поет, смеется и плачет. Засовывает нам в рот насильно горячие жирные хачапури. Заставляет выпить еще и еще и, утешив мятежную душу, приказывает слугам подвинуть шкаф и извлечь громадный ящик с самодельными книжками ее стихов, набранными еще на печатной машинке в восьмидесятые, когда был жив Вахо…

Единственное, что она принципиально не позволяет фотографировать и даже убирает, если кто-то хочет дотронуться, – это ее руки.

– Когда кто-нибудь берет меня за руки или фотографирует их, мне потом очень плохо, – объясняет Джуна.

Ее руки особенные. Длинные узловатые пальцы все в серебряных кольцах. Ими она закрывает дефекты старости. Сквозь пленку кожи выступают голубые крупные жилы. Ногти ухоженные. Маникюр. Я подсматриваю, как она лечит больных. Не касаясь…

На следующий день я пишу очерк «Джуна. Одиночество солнца», который берут более сотни изданий по всему миру. А ночью мне снится мистический страшный и волшебный вещий сон, точнее, полуночное пришествие Джуны, о котором я расскажу позже. А этот очерк, что Джуна прослушала, скрестив на груди руки и не вздохнув, потряс ее. Она горячо воскликнула:

– Света! Света! Обо мне пишут с двенадцати лет. Но так! ТАК! Так обо мне никто еще не писал. Признайся, это писала не ты! Это писал Бог?!

Джуна после этого очерка стала звонить мне достаточно часто. Это была односторонняя связь. Она звонила, ругала за то, что не прихожу, и приказывала срочно прибыть. Я бросала все и, извиняясь перед мужем, в ночь ехала на Арбат.

Ее слуги доверительно сообщали, что Джуна всю ночь репетировала стихи, чтобы почитать мне… Для нее это было важно. Это было важно для нас обеих. Я радовалась, что стихи Джуны – действительно поэзия, а не просто стихи. А Джуна снова и снова звонила, с восторгом сообщала, что принесли журнал или газету, где мой очерк. Она его вновь и вновь перечитывала и благодарила, благодарила, благодарила…

Джуна. Одиночество солнца

Свою душу она нам щедро подает, точно ведро колодезной воды. Захочешь – пригуби. Всё одно до дна не выпьешь! Ведь вода эта – жизнь. А сколько раз дано ей обновляться в колодце вечности?

Глаза Джуны в комнате с плотно задернутыми портьерами кажутся просто черными.

Веселые, искрометные, они более всего похожи на шелковую глубокую ночь, выражая радость и страдание вечных звезд. Улыбка беспредельно искренна. Волосы длинные, как у Самсона. Непричесанные. Очень красивые.

Рядом с неправдоподобно молодою Джуной хочется хлопать в ладоши, хохоча и подпрыгивая, либо глубоко и скорбно рыдать. Ее эмоциональность остра и полярна, она объемлет разом весь Арбат, Москву, Россию, да что уж там мелочиться – весь космос!

Она не хочет слушать официоз, переключая собеседника на душевный настрой. И душа, как некая целома, сбрасывает скорлупу приобретенной взрослости, что мы называем знаниями, и оказывается пред нею обнаженно-детской. Вспоминает, как давно ее никто не обнимал, но видя, что есть одиночество еще более трогательное, тянется навстречу. Так на солнце летят ошалелые птицы, чтобы унять потоки световых слез уставшего от скитаний светила.

Как это происходило с нею? Как происходит сейчас? Душою или руками? Сердцем? А может, солнечным сплетением через пуповину земли она вытягивает из ядра силу для воздействия и целительства? Еще ребенком она лечит близких и соседей. Крохотными своими ладошками обхватывает ноги отца. И держит полчаса, час. Иногда она засыпает, но не отцепляется от больного места…

Откуда-то отец, ассириец с древними царскими корнями, знал о ее бесценном даре: «Твое призвание – прикосновением рук залечивать раны». И девочка поверила ему.

Отец Джуны приехал в Советский Союз из Ирана. Работал экономистом. Во время войны героически партизанил. Много позже, когда внутренние органы власти «просвечивали» ее биографию, Джуна узнала, что настоящая фамилия отца Бит-Сардис. По-русски «Дом Сардиса». Фамилия свидетельствовала, что он – один из потомков знаменитого рода царей и жрецов.

В Евангелии есть эпизод, повествующий о том, как Иоанн услышал позади себя громкий голос: «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Эфес и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатру, и в Сардис… И Ангелу сардийской церкви напиши… У тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих, и будут со мною в белых одеждах, ибо они достойны… пред Отцом Моим и пред Ангелами его».

Мать – русская женщина с Кубани. Однажды она провела рукою над головой Джуны, увидев будущее (возможно, дар передался от нее), и неожиданно произнесла:

– Лучше бы я тебя похоронила!

Лучше?

Жизнь и в самом деле готовила множество испытаний.

Джуна помнит пробуждение сознания еще из утробы матери. Вплоть до того, какая обувь и носки были у рядом стоящих мужчин…

В ассирийской деревне называли ее сверстники «шидда» – ведьма! Теперь величают царицей.

Джуна по-русски – Евгения, по-ассирийски – голубь.

Свои книги она подписывает двумя именами.

Ее общение с людьми сурово и мягко одновременно. Говорят, древние цари имели такой характер. Они управляли своей империей жестко, депортируя или казня бунтовщиков.

Необузданность ее характера проявлялась тоже с детства. Она могла не есть по три дня, если ей не хотелось. Даже насильственными методами ни матери, ни бабушке не удавалось урезонить своенравную Джуну. Она с детства, подобно Ашшуру, божественному покровителю ассирийского царства, создавала не только друзей-ученых (читай богов), но и саму себя. Она и теперь всецело посвящает себя науке.