Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 42

Когда Том закончил, стояла мертвая тишина — так всегда бывает, когда слушают и не верят, и стыдно за того, кто говорил. Жалостливая такая тишина. Наконец судья откашлялся и спрашивает сурово:

— Если это правда, то почему вы не пошли сразу к шерифу и не рассказали ему? Чем это объяснить?

Том уставился в пол и теребил верхнюю пуговицу. Я-то знал, что это для него уже слишком. Разве мог он сказать, что не пошел к шерифу потому, что хотел сам расследовать убийство, как настоящий сыщик, и прославиться? А чтобы славы было еще больше, устроил так, что подозрение пало на Джима, да еще и придумал для него мотив и стал рассказывать о нем при мистере Лоусоне — и получилось, что он по собственной глупости упустил убийц, и теперь из-за него Джима повесят вместо них? Да не мог Том сказать такое. Все уставились на него, а он стоял и теребил пуговицу. Судья подождал немного и еще раз спросил, почему Том не пошел к шерифу. У Тома слезы на глазах, он сглотнул раз, другой и говорит еле слышно:

— Не знаю, сэр.

Ненадолго опять стало тихо, потом судья и адвокат говорили речи, и мистер Лоусон очень зло насмехался над Томом и его «сказкой», так он назвал нашу историю. А через две минуты присяжные признали Джима виновным в умышленном убийстве. Старик Джим поднялся, и судья начал речь о том, почему Джиму придется умереть, а Том сидел, опустив голову, и плакал.

Вдруг смотрим — ну и чудеса: Король и Герцог протискиваются сквозь толпу, становятся перед судьей, и Король говорит:

— Извините, ваша честь, одну минуточку…

Том поднял глаза, а тут Герцог вступил:

— Мы хотели бы уладить один небольшой вопрос…

А Том вскочил да как закричит:

— Я узнаю голоса — это убийцы!

Видели бы вы, что за переполох тут начался! Все повскакивали с мест и встали на цыпочки, чтобы лучше было видно. Шериф рявкнул: по местам! А Король с Герцогом стоят ошарашенные и страшно бледные — уж можете мне поверить. Судья и спрашивает:

— На каком основании вы их обвиняете?

— Потому что знаю, ваша честь.

— Откуда вы знаете — вы же сами сказали, что не видели их?

— Не важно, у меня есть доказательства.

— Какие?

Том достал лист из конторской книги Крота, показал рисунок и говорит:

— Если один из них не переобулся — вот отпечаток его левой подошвы.

Посмотрели — так оно и есть. А Королю стало совсем худо.

— Отлично, — говорит судья, — продолжайте.

Том достал из кармана вставные челюсти и говорит:

— Если они подойдут второму, значит, он и есть тот самый белый негр, которого мы видели в пристройке.

Гилберт Кит Честертон

ОМУТ ЕЗУСА

Эти двое мужчин повстречались на ступенях величественного здания, расположенного в Парке Приор. Один из них был архитектором, другой — археологом, и лорд Балмер, пригласивший их, легкомысленно счел правильным и естественным поступком представить их друг другу. Расплывчатость и туманность мышления, стоит отметить, была свойственна лорду в той же мере, что и легкомыслие, четких логических связей он проводить не умел, а посему основной причиной знакомства послужило то, что в словах «архитектор» и «археолог» совпали три начальные буквы. Миру оставалось лишь замереть в благоговении перед таким способом мыслей. Жаль, история умалчивает, не познакомил бы он, исходя из тех же соображений, дипломата с дипломантом, картежника с картографом, а доктора с докером.

Лорд Балмер был полным, светловолосым молодым человеком с крепкой шеей. Когда он говорил, то беспрестанно жестикулировал: то бессознательно поигрывал перчатками, то вертел в пальцах трость.

— Уж вы-то двое найдете, о чем поговорить, — жизнерадостно заявил он. — Старинные здания и все такое. Кстати, не мне судить, конечно, но то, на ступеньках которого мы стоим, достаточно древнее. А я, уж простите, вынужден отлучиться на минутку: нужно позаботиться о приглашениях на рождественский шурум-бурум моей сестрицы. Разумеется, вы тоже приглашены. Джулиет жаждет бала-маскарада: аббаты, крестоносцы, все такое прочее — одним словом, тряхнем стариной и вспомним о предках.

— Полагаю, аббат в предках — это слишком,[19] — улыбнулся археолог.

— Ну, какого-нибудь двоюродного прадедушку я вполне могу себе представить, — со смехом возразил архитектор. Затем он рассеянно оглядел ландшафт перед домом. Все выглядело вполне упорядоченным: искусственное озеро, в центре которого располагалась статуя нимфы в античном стиле, окружало множество деревьев. Сейчас их черные, застывшие ветви покрывал иней — зима выдалась суровой.

— Похоже, морозы грядут нешуточные, — подхватил его светлость. — Сестрица надеется не только потанцевать, но и вволю покататься на коньках.

— Если крестоносцы явятся в полной броне, то как бы вам не утопить своих славных предков, — заметил собеседник.

Лорд Балмер отмахнулся:

— Ха! Вот уж об этом не беспокойтесь. Глубина нашего милого озерца нигде не превышает пары футов.

Балмер картинно воздел руку и воткнул в воду свою трость, демонстрируя, насколько же озеро мелководно. В прозрачной воде можно было увидеть ее короткий конец, и на миг всем присутствующим показалось, будто грузная фигура его светлости опирается на преломленный посох. Но, разумеется, это было всего лишь естественное преломление света в воде.

— Так что худшее, чего можно ожидать, это севший на… кгм… севший в лужу аббат, — заключил лорд Балмер и развернулся. — Что ж, оревуар. Если что-то подобное случится — я обязательно сообщу.

Археолог и архитектор остались стоять на величественных каменных ступенях, улыбаясь друг другу. Тут необходимо заметить, что, несмотря на якобы общие интересы, внешне эти двое являли между собою разительный контраст, а наблюдатель с развитым и живым воображением мог бы приметить также некоторые противоречивые черты и в облике каждого из них.

Первый джентльмен звался мистером Джеймсом Хэддоу. Он прибыл сюда из Высшей судебной гильдии, а точнее — одной из тамошних вечно сонных каморок, набитых пергаментами и кожаными портфелями. Его жизненным призванием являлась юриспруденция, история же была всего лишь хобби; среди всего прочего он являлся адвокатом и поверенным в делах поместья Парк Приора. Сам он совершенно не выглядел лентяем — напротив, казался в высшей степени бодрым и энергичным. Во взгляде его голубых, чуть навыкате, глаз читалась проницательность, а рыжие волосы были аккуратно причесаны. Такой же безупречной аккуратностью отличался и его костюм.

Второй гость, которого звали Леонард Крейн, явился прямиком из безвкусно-кричащей, плебейской конторы строительных подрядчиков и агентов по сдаче недвижимости. Она располагалась в соседнем пригороде, в конце ряда построенных тяп-ляп домов, и привлекала всеобщее внимание, поскольку на ее стене висели ярко раскрашенные планы и чертежи строений, а также объявления, написанные огромными буквами. Однако серьезный наблюдатель, приглядевшись повнимательнее, мог бы заметить в глазах мистера Крейна отголоски того внутреннего сияния, которое некоторые зовут мечтательностью. Его светлые, не слишком длинные волосы, возможно, следовало бы назвать встрепанными. Да, как ни печально, но архитектор увлекался еще и живописью. Впрочем, не стоило объяснять все его поведение лишь тем, что он был человеком искусства. Что-то еще таилось в нем, что-то трудноуловимое, что при известной подозрительности могло бы быть сочтено опасным. Мечтательность не мешала ему время от времени огорошить друзей, написав картину или даже занявшись новым видом спорта. Это полностью шло вразрез с его обычной жизнью, словно пробуждались отголоски каких-то его предыдущих воплощений.

Сейчас, впрочем, он поторопился заверить мистера Хэддоу, что совершенно не разбирается в археологии. Улыбнувшись, он сказал:

— Не хочу вводить вас в заблуждение: я вряд ли даже приблизительно представляю себе, чем занимаются археологи. Разве что, опираясь на полузабытый мной греческий язык, могу предположить, что археолог — это такой человек, который изучает все древнее.