Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 131

Лицо, полускрытое ниспадающими на лоб и щеки прядями парика, им почти не удалось рассмотреть: мертвенно-бледное пятно с темными провалами глаз. Тонкая исхудавшая рука, тоже мертвенно-бледная, выпросталась из плаща, обвиняюще направила на пришельцев костлявый указательный палец… Призрак Джозефа Харпендена вновь издал долгий протяжный стон…

Все трое молча развернулись и бросились вниз по лестнице. Проскочили сквозь темный холл, в котором сейчас, казалось, тоже хозяйничали призраки; не задерживаясь ни на миг, без головных уборов и верхней одежды, выбежали наружу в зимнюю ночь. Тяжелая входная дверь захлопнулась за ними.

Призрак обессиленно опустился в кресло. Дрожащей рукой стянул с головы парик, открывая лицо: действительно бледное, испуганное — и молодое. Попросту мальчишеское.

— Они бы меня убили. — Это Дик сказал сам себе вслух. Немного поколебался — и вновь повторил: — Да, убили бы.

Он зябко передернул плечами, вновь осознав, как близка была смерть. Если бы он не сообразил замаскироваться…

Но ведь он не сообразил замаскироваться! Как это ему вдруг в голову пришло: не спрятаться где-нибудь в боковой коморке, а броситься в комнату своего покойного родича, накинуть его плащ, его парик?.. Его ли мысль это была? А странное ощущение ледяного озноба, чьего-то незримого присутствия совсем рядом, словно бы даже «вокруг» себя — это что было?

Об этом Дик решил подумать чуть после. Сейчас он, полностью сохраняя присутствие духа, спустился вниз. Надежно запер входную дверь и все ставни на первом этаже. А потом, сам удивляясь своему хладнокровию, снова поднялся в спальню покойного. Сокровище, конечно, должно было храниться там…

(Этой своей уверенности он тоже удивился.)

…Их западня была рассчитана на взрослого, солидного человека. Когда Мэрфи закрывал за ним двери комнаты в доме мистера Пиллинга — сразу было видно: этот здоровяк давным-давно забыл о временах, когда был мальчишкой. Между тем и протиснуться в окно было не особенно сложно, и добраться по карнизу до водосточной трубы, и тем более спуститься по ней. А вот, никого не оповестив, сразу же броситься в дом своего родственника, чтобы спасти от разграбления какой-то тайник, в котором то ли есть, то ли нет сокровища — это действительно мальчишеский поступок.

На второй этаж Харпенденовой усадьбы Дик проник куда легче, чем выбрался из дома своего новоявленного опекуна. Тут у него были не позабытые «мальчишеские тропки»: еще до колледжа Дик часто играл в прятки со сверстниками, детьми соседей, и хорошо изучил тайные (от взрослых) лазы. Эх, счастливые были времена… и ведь не так уж давно они миновали…

До окна он добрался быстро и бесшумно. Даже странно, что рама скрипнула — причем когда Дик уже был внутри; ну, это дерево рассохлось, наверное. И пол местами поскрипывал, совсем не от его шагов: мальчик даже испугался, что на скрип сейчас прибегут снизу… ведь он так хорошо слышал, как эти трое переговариваются, ходят по первому этажу — почему же звуки со второго этажа оказались для них не слышны? А затем тяжелое кресло вдруг словно само собой ткнулось ему под ноги. Дик сильно ушиб лодыжку и не удержался от вскрика — но… это же было только раз, а не дважды, так ведь? И он лишь коротко вскрикнул; почему же ему самому помнится протяжный стон?

Мальчик тряхнул головой. Воспоминания его словно бы раздваивались. Ладно, все это потом. А сейчас, прямо этой ночью, надо найти тайник.

Легко сказать! Ведь эти трое его не нашли!

И тут Дик… вспомнил? Увидел? Он и сам не смог бы это сформулировать: во всяком случае, представшая его глазам картина была гораздо ярче, чем «просто» воспоминание.

Вот он, маленький, осторожно карабкается по испещренной удобными, почти как ступеньки, выбоинами внешней стене флигеля — и оказывается напротив окна. Его «кузен», а на самом деле двоюродный дядя, старый Джозеф, внимательно смотрит на стену прямо над каминной полкой… на одну из покрывающих стену плит, ничем не отличающихся от других… но к камину пододвинут стул — так, что, встав на него, можно дотянуться как раз до этой плиты…

Старик повернул голову — и посмотрел Дику прямо в глаза. Мальчик вздрогнул: тогда? или сейчас?

— Все прямо перед глазами, малыш… — сказал Джозеф Харпенден (сейчас? тогда? да что же такое происходит?!).

Пол снова скрипнул. А потом внезапное ощущение холода (ведь это же сквозняк, да?) словно бы отодвинулось, хотя и не ушло.

Дик встал на стул и дотянулся до плиты над камином. Никаких признаков тайника. Разве что рельеф на этой плите чуть другой, чем на соседних: везде изображены розы — но вот тут один из лепестков слегка отогнут…

Мальчик нажал на этот лепесток — и за плитой открылась ниша.

Чего там только ни было. Стопки золотых монет, относящихся к нескольким царствованиям: да, похоже, Джозеф Харпенден добрых шестьдесят лет только копил их, совсем не тратил. Драгоценные чаши и кубки всех форм и размеров. Кольца, печатки, золотые цепи, табакерки… изящной работы и грубые, разных эпох, принадлежавшие нескольким поколениям обитателей усадьбы…

А теперь все это принадлежало юному Дику, последнему из Харпенденов. И именно сейчас, буквально запустив руки в золото, он с особой остротой ощутил свое одиночество. Чего бы он ни дал, чтобы хоть кто-нибудь мог разделить с ним радость…

— Клянусь, — торжественно сказал Дик Харпенден, абсолютно не задумываясь, слышит ли его кто-нибудь, — что этому теперь найдется лучшее применение! Золото не будет больше никчемно лежать в стене, как бесполезный хлам, оно не станет бременем вместо блага!

И внезапно он ощутил, как холод, до этой секунды словно продолжающий стоять у него за спиной, окончательно расточается, уходит, перестает существовать.

Дик, а теперь давно уже Ричард Харпенден, сдержал свое слово. Золото перестало быть бременем, не сделалось оно и бесцельной роскошью — а превратилось в больницы, школы, во множество полезных и добрых дел. Старое прозвище «Скряга-черта-с-два» давно забыто; во всяком случае, к Ричарду его никто никогда не относит.

Но в память о нем на окраине Кемсли продолжает выситься любовно отреставрированный дом в георгианском стиле.[89] Надо сказать, у горожан об этой усадьбе продолжают ходить дурные слухи. Как говорят, там до сих пор можно встретить призрак старого Джозефа Харпендена.

Но это неправда. В одну зимнюю ночь призрак сделал там то, что мог и должен был сделать. Именно поэтому с той поры его там нет. И не будет никогда.

С УЛЫБКОЙ И УСМЕШКОЙ

Чего у старых мастеров точно не отнимешь — так это умения посмеяться над самими собой. Представить в ироническом ключе не только чужих, но и своих собственных «священных коров».

Для О. Генри (Уильяма Сиднея Портера) образ «Шенрока Джольнса», разумеется, во всех смыслах чужой, хотя великий американский юморист и сам не раз вступал на детективную стезю, так что даже тут в определенном смысле можно говорить о самоиронии. А вот Роберт Барр — автор круга Конан Дойла, его друг и сподвижник. Человек, для которого детектив — не мимолетное увлечение, но основная специальность. Тем не менее «Великая тайна Пеграма» — пародия и на Конан Дойла, и на самого себя. Примечательна история этого рассказа: он написан в ходе совместного с Конан Дойлом литературного турне по Америке, после того как они внезапно поссорились, стоя на туристской галерее над… Ниагарским водопадом. Причем у Барра мелькнула мысль, что, не будь они оба джентльменами, сейчас им бы в самый раз повторить подвиг Холмса и Мориарти (это он себя, конечно, переоценивал: чтобы справиться с Конан Дойлом, потребовалось бы пятеро таких, как Барр). Потом авторы помирились, но «антихолмсовский» рассказ уже был написан и опубликован — Конан Дойл его, впрочем, воспринял вполне добродушно.

Саки (Гектор Хью Манро) — автор очень необычный, за тонкой иронией и блистательным юмором скрывавший глубокую печаль. Впрочем, жизнь и творчество Саки хорошо известны всем, кто интересуется английской литературой. А вот детективную тематику Саки затрагивал сравнительно редко. Но и в этих случаях оставался самим собой.