Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 11

Любопытно, что в американской армии как при Конан Дойле, так и сейчас белое перо — наоборот, почетный знак отличия меткого и отважного стрелка.

Раз уж речь зашла о таких стрелках, придется сказать и об упоминающемся в рассказе оружии.

Джезали — длинный мушкет афганских горцев, довольно часто с нарезным стволом: оружие, при всей своей примитивности, очень мощное, дальнобойное и точное, особенно когда в качестве спускового устройства использовался английский кремневый замок, снятый с ружей типа «смуглянка Бесс» (давно устаревших и переданных индийским союзным племенам… от которых они нередко попадали в руки племен уже откровенно вражеских). Англичане успели познакомиться с ним в нескольких войнах: именно пулей джезали был ранен… доктор Ватсон (по «Этюду в багровых тонах» — в плечо, а вот по «Знаку четырех» — в ногу). Если же говорить о длительности боевого применения, то джезали вообще не имеют аналогов: некоторым из них довелось пострелять не только по современникам Ватсона и Холмса, но даже по советским солдатам эпохи «выполнения интернационального долга».

Заслуженно известная оружейная фирма Ремингтона больше прославлена револьверами, чем винтовками, но и винтовок за свою вот уже почти двухвековую историю выпустила немало. В данном случае речь идет об однозарядной «ремингтоновке» с качающимся затвором, выпускавшейся с 1867 по 1912 г. Она побывала на множестве войн, от Франко-прусской (где была последней новинкой) до Первой мировой (по меркам которой эта винтовка, конечно, являлась совсем устаревшей), состояла на вооружении без малого трех десятков стран — включая и Египет времен Араби-паши.

Винтовка Бердана (знаменитая «берданка») по происхождению такое же американское оружие, как и продукция Ремингтона, однако вскоре она была принята на вооружение русской армии, там неоднократно модернизировалась и очень хорошо себя зарекомендовала. По мнению многих военных специалистов, это вообще лучший образец армейской винтовки до той поры, когда, уже на исходе XIX в., были разработаны по-настоящему надежные винтовочные магазины, позволившие переключиться с однозарядных конструкций на многозарядные.

К «берданкам» у англичан особое отношение, намек на которое проскальзывает и в этом рассказе (особенно при учете того, что через несколько строк упоминается Гурко). Дело в том, что «неприятной штукой» они считались не только из-за своих боевых качеств. Винтовки Бердана могли оказаться у афганцев главным образом потому, что тогдашняя Россия поставляла им оружие и вообще всячески «подзуживала» совершать набеги на северные районы Индии (теперь это территория Пакистана), британской колонии. Что ж, надо признать: эти намеки имели под собой основание…

Что касается Гурко, то это очень известный в России род, насчитывающий много славных представителей. В данном случае, несомненно, речь идет о генерал-фельдмаршале Иосифе Владимировиче Гурко (1828–1901), который во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., еще в звании генерал-лейтенанта, показал себя как один из успешнейших военачальников эпохи. При каких обстоятельствах с ним мог познакомиться британский военный атташе и каковы тогда вообще были отношения между Россией и Великобританией, нынешние читатели могут судить, например, по «Турецкому гамбиту» Б. Акунина, где неоднозначность ситуации передана вполне объективно. Это был достаточно сложный исторический момент, когда англичане и русские, на момент начала кампании (когда речь шла о спасении Болгарии) бывшие почти союзниками, к ее финалу (когда речь зашла уже о возможности уничтожения Турции) стали почти врагами, причем «царь-миротворец» Александр II, строго говоря, даже отдал приказ, после выполнения которого война с Англией делалась неизбежной, — и только открытый саботаж этого распоряжения высшим военным руководством избавил генерал-лейтенанта Гурко и майора Эррингтона от необходимости сражаться друг с другом.

В следующей фразе майор упоминает еще и Красного Принца. Носителей этого прозвища в Европе было почти столько же, сколько в России Гурко, но упоминание города Гравелотт (где во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг. произошло чрезвычайно кровопролитное сражение) позволяет сузить рамки до одного-единственного кандидата. Это член прусской королевской фамилии Гогенцоллернов: принц — точнее, герцог — Фридрих Карл (1828–1885). Прусский, а заодно и русский генерал-фельдмаршал: в то время, при учете родственных отношений между династиями, такое «фельдмаршальство по совместительству» еще было возможно. Прозвище свое Фридрих Карл, в отличие от остальных «красных принцев», заработал дважды — и за красный кавалерийский мундир, и за огненно-рыжую шевелюру. В каком-то смысле Красный Принц может быть назван двойником Гурко: прямой и честный вояка, за пределами своей профессии ничем не интересующийся (так что даже любителям политических оценок трудно оценить его «прогрессивность» или «реакционность»), но в ней достигший такого совершенства, что вызывает восхищение даже у врагов. Под Гравелоттом именно он, в статусе командующего армией, решил в пользу Пруссии исход и битвы, и войны как таковой.

Интереснее другое: при каких обстоятельствах английский офицер мог «проехать мимо его свиты» за два дня до этого рокового для французов сражения? Симпатии Англии тогда были на стороне Франции, она даже почти объявила Пруссии войну… все же лишь «почти», так что военный атташе в принципе имел шанс оказаться неподалеку от Красного Принца. Но тогда он вряд ли стал бы этим хвастать в кругу сослуживцев! По-видимому, Франко-прусская война — одна из тех, в которых Эррингтон принимал участие как доброволец, причем сражался он против пруссаков. А мимо окруженного свитой Фридриха Карла проехал, будучи в разведке!

Что касается собственно «карточной» стороны рассказа, то она описана грамотно, но, по мнению специалистов, несколько натужно. Это явно «взгляд со стороны». В число увлечений сэра Артура входили самые разные спортивные игры — но ни одна из карточных…

ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

Истинным домом Малыша Уилсона следовало считать, по-видимому, Атлантический океан, поскольку ни Англия, ни Америка не выказывали ни малейшего желания принимать его у себя. Однако он ухитрился некими кривыми путями пробраться в Лондон и там внедриться — увы, на самом краешке того социального слоя, который именуют криминальным. Мы с Уолдреном встречались с ним время от времени в маленькой пивнушке с подмоченной репутацией в глубине района Сохо — в одном из тех местечек, которые открываются, когда уходит последний почтальон, и закрываются перед приходом первых молочников. Но беседы шли там весьма примечательные, достойные внимания. К сожалению, невозможно сделать добродетель столь же привлекательной, как порок, потому что добродетель — явление негативное, а порок — позитивное. Человек, не позволяющий себе совершать поступки определенного рода, несомненно, является наилучшим гражданином, однако он начисто лишен обаяния тех людей, которые себе позволяют все. Как ни грустно, но это правда.

Когда Малыш Уилсон принимался разглагольствовать, мы обращались в слух: мир, описываемый им, был нам совершенно неведом, а он умел, в своеобразной грубоватой манере, живописать его так, что тот становился близок нам. Наклонив стул под опасным углом, сдвинув черную сигару в уголок рта, Малыш вводил нас в этот странный подпольный мир больших американских городов, — а гидом он был, несомненно, весьма компетентным. Казалось, что по ту сторону океана он боялся не столько шерифов и полицейского начальства, сколько своих сограждан и сородичей по преступному миру: они явно доставляли ему кучу неприятностей. Для нас служила поучением даже сцена его ухода из погребка рано поутру. Засунув руки под полы пиджака, он бросал быстрые, острые взгляды затравленного зверька направо и налево, стоя в дверях, и лишь затем рисковал явить свою неприглядную личность улице.

Богатый опыт — или живое воображение, или и то и другое — позволяли ему зачаровывать нас, когда ему этого хотелось. В ту ночь, о которой пойдет разговор, он пустился в изложение очень длинной истории. Уолдрен считает, что пересказывать ее бесполезно, поскольку главная ее прелесть заключалась в великом и могучем американском языке. (Например, родную страну Малыш ласково именовал «Амуркой».) Ну, я тоже немножко им владею, в общем-то. Во всяком случае, постараюсь дать вам образчик речей Уилсона.