Слава, любовь и скандалы - Крэнц Джудит - Страница 5

И вот теперь, солнечным майским утром, она дрожала, ежилась и потела от страха. Собираясь в Париж, Маги не вспомнила о том, что ни один мужчина не видел ее голой, даже доктор, потому что она ни разу в жизни не болела.

Она попыталась было насвистывать полюбившуюся мелодию, снимая рубашку, недавнее приобретение, первый предмет настоящего женского нижнего белья. На ней остались только панталончики, белые и абсолютно прозрачные, как того требовала мода. Ничто, никакая сила в мире не могла заставить ее снять их.

— Что ты там, черт побери, копаешься? — прозвучал грубый голос Мистраля из мастерской.

— Иду, — еле слышно откликнулась Маги. Нетерпение в голосе художника заставило ее накинуть кимоно поверх панталончиков и поплотнее завернуться в него. Пол оказался очень холодным, и Маги надела туфли. Пальцы у нее тряслись, и ей никак не удавалось справиться с маленькими пуговичками. Наконец она сдалась и не стала их застегивать, а так и вышла из спальни. Ремешки туфель чуть слышно хлопали при каждом ее шаге. Она остановилась в десяти шагах от Мистраля, стоявшего с кистью перед мольбертом, и стала ждать. Ее рыжие волосы и красный японский шелк кимоно словно притягивали к себе весь свет в комнате.

— Иди встань у окна и положи руку на спинку кресла.

Маги повиновалась и застыла у кресла.

— Ради бога, сними ты это кимоно! — рявкнул Мистраль.

Девушка закусила губу и дрожащими пальцами развязала пояс. Кимоно с еле слышным шелестом упало на пол у ее ног.

Широкие плечи и длинная красивая шея. Нежная юная грудь совершенной формы, словно два чистых конуса с маленькими упругими сосками. Аккуратная линия грудной клетки от подмышек до талии. Длинные крепкие ноги с изящными коленями и тонкими щиколотками. И белоснежная чистая кожа, которая словно светилась изнутри.

Мистраль инстинктивно отреагировал на ее красоту. Он привык к профессиональным натурщицам, раздевавшимся без смущения, носившим кожу так, будто это было старое платье. Он ценил обнаженные модели только за тот труд, которого требовало их изображение на холсте. А Маги, стоявшая с таким видом, будто была Жанной д’Арк перед костром, выглядела необыкновенно эротично. Как только Мистраль понял, насколько Маги возбуждает его, он сразу стал грубым ради самозащиты.

— Ты что это себе выдумала? Это что тебе, «Фоли Берержер»? С каких это пор натурщицы позируют в трусах и туфлях? А? — Он свирепо посмотрел на Маги. Она скинула туфли и принялась возиться с пуговицами, удерживавшими панталоны на талии. В ее глазах застыли слезы унижения и ярости.

— А теперь что? Стриптиз? Здесь не бордель! Или ты решила, что я для этого тебя нанял? — проревел Мистраль. — Хватит, можешь не беспокоиться!

— Все в порядке, — прошептала Маги, не поднимая головы. Ей никак не удавалось расстегнуть пуговицу.

— Вон! — крикнул Мистраль. — Я сказал, довольно! Я не могу писать натурщицу, которая стесняется. Ты просто смешна. Это абсурд. Тебе вообще не следовало приходить. Я даром потерял с тобой время, черт бы тебя побрал. Вон отсюда! — Он отмахнулся от нее с такой яростью, как будто прогонял кошку, забравшуюся на чистый холст. Маги убежала в спальню, прикрываясь кимоно, будто простыней.

— Дура, дура, дура, — ругала себя Маги, выбегая полностью одетая из студии Мистраля. Она не осмелилась даже взглянуть на него перед уходом, но если бы она это сделала, то увидела бы, что художник не сводит глаз с кресла у окна. Ее обнаженное тело запечатлелось в его мозгу помимо его воли.

3

Дрожащая, разозлившаяся на себя Маги добежала до Люксембургского сада и рухнула на первый же свободный стул, не обращая внимания на игравших поблизости детей. За последние полчаса мечта, которую она лелеяла последние четыре года, обернулась таким провалом, что Маги обхватила себя руками и от стыда нагнула голову.

Рядом с Маги села молодая мать с ребенком, и ее чувство собственной значимости и гордости пробилось к Маги сквозь ее собственные эмоции. Она подняла голову и обвела взглядом этот зеленый мир, в котором люди постарше загорали на солнышке, а дети бегали и играли. У нее стало теплее на душе, когда маленький мальчик проковылял к ней и положил резиновый мяч ей на колени. Маги покатила цветной шар по дорожке, пытаясь доставить малышу удовольствие. Он притащил его обратно, словно послушная собачка, приносящая палочку, и вскоре Маги обнаружила, что ее окружают дети, пораженные тем, что взрослый человек снизошел до игры с ними. Эта рыжеволосая тетя была так не похожа на их собственных матерей, ни разу не отступивших от заповедей французского воспитания: «Не трогай, отряхни руки, не испачкайся, не бегай слишком быстро, не бери это в рот».

Маги в течение часа играла с детьми. Она как будто снова вернулась в собственное детство, когда была настоящим сорванцом и единственной девочкой в школе, которая могла лучше любого мальчишки бросить камень, поймать мяч или влезть на стену.

Вскоре после того, как последнего ребенка увели домой обедать, Маги тоже ушла из парка. Голод снова привел ее на перекресток Вавен, но ни в одном из ресторанчиков, мимо которых она проходила, не оказалось свободного места. Едва миновал полдень, и на террасах кафе «Куполь» и «Ротонда» невозможно было найти свободного места. Официанты подставляли дополнительные стулья и столы, поэтому люди сидели у самого края тротуара. Но ни один непосвященный не мог там сесть, потому что завсегдатаи ни за что не уступили бы места в первом ряду партера этого удивительного театра.

Маги остановилась возле уличного торговца, купила красную гвоздику и приколола ее к блузке. Настроение у нее неожиданно поднялось, и она направилась к кафе «Селект», надеясь, что там найдется для нее место внутри.

Из экономии она заказала только бутерброд с сыром и лимонад и принялась разглядывать толпу шумных, галдящих, перебивающих друг друга, странно одетых людей, устроившихся на высоких барных табуретах с таким видом, словно они намеревались провести там весь день. Вокруг нее все громко разговаривали, воздух в зале становился все более серым от дыма, и вскоре Маги уже различала десяток акцентов в потоке французских слов. В то время иностранные художники господствовали на Монпарнасе. Это были годы Пикассо, Шагала, Сутина, Цадкина, Кислинга, Чирико, Бранкузи, Мондриана, Диего Риверы и Фудзито. Французские художники, такие, как Матисс и Леже, оказались в меньшинстве, американцы, немцы, скандинавы и русские чувствовали себя хозяевами квартала.

Радуясь тому, что здесь ее никто не знает, ощущая себя невидимкой, потому что вокруг не оказалось знакомых, Маги не замечала заинтересованных взглядов. Наконец-то она стала свидетельницей экзотического спектакля, который девушка ожидала увидеть в Париже. Именно о такой жизни рассказывал Константин Моро, ее учитель рисования. Неудавшийся художник забивал школьникам головы сказками о Монпарнасе, о вечеринках, куда его никогда не приглашали, о вражде, участником которой он ни разу не стал. Недостатки свои как преподавателя он восполнял преисполненными восхищения рассказами о доле творческой личности, о насыщенной страстями и драмами жизни богемы, к которой он так жаждал принадлежать. Пребывание в Туре казалось ему ссылкой, и он болезненно переживал ее. Именно Моро внушил Маги мечты о карьере натурщицы, именно он оживил для нее богемную жизнь Монпарнаса, именно он уверил ее, что сам Ренуар захотел бы написать ее, будь она даже выше всех остальных женщин в мире. И вот теперь Маги следила с полуоткрытым ртом за намеренно эксцентричными выходками посетителей «Селекта». «Наверняка так и выглядит рай», — думала она, от всей души желая стать частью этого мира.

— Привет, малышка! Значит, это ты новенькая девушка, верно? Позволь мне угостить тебя выпивкой.

Маги изумленно обернулась. Она так увлеченно рассматривала мужчин у стойки, что даже не заметила женщину за соседним столиком, пристально изучавшую ее вызывающе рыжие волосы и необычные черты лица.