Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 37

Лошади осторожно ступали по каменистой тропе, шуршала под ногами мелкая галька. Неожиданно тропинка расширилась и завернула вправо.

– Тут, – шепнул Федя, останавливаясь.

Кузьма осторожно выехал вперед, долго всматривался и вслушивался в ночь. Ничто не подсказывало присутствия здесь людей. «Неужели обманул Гринька?», – со злостью подумал Кузьма.

Сзади подъехал Федя.

– Тут небольшая ложбинка, как тарелка… А в ней полно камней. Они, наверно, в этих камнях.

– Надо сейчас брать. Верно?

Кузьма слез с коня и пошел к отряду. Объяснил, как лучше действовать. Разделились на две группы: одна двинулась в обход слева, другая начала карабкаться по камням вверх, чтобы обойти ложбину справа; справа ложбина примыкала к горе с отвесным почти уклоном. Коней оставили под присмотром двух парней.

Стрельбу открывать договорились по выстрелу Кузьмы.

Он пошел с группой вправо.

Путь был трудный. Лезли по узкому карнизу уклона, цепляясь за выступы камней, за ползучие чахлые кустики. Вдруг сзади под кем-то сорвался большой камень и с треском полетел вниз, в ложбину. Сделалось тихо. Все замерли.

– Кто там? – спросил снизу сонный голос.

Тягучая, томительная тишина.

– Кто там? – спросили еще раз встревоженно.

Опять никто не ответил.

Внизу прошумели шаги. Неразборчиво заговорили. Кто-то приглушенно кашлянул.

Кузьма, сжимая в руке наган, лихорадочно соображал: сейчас начинать или выждать? Внизу вспыхнул факел. Огонь начал приближаться к ним, вверх, освещая ноги в сапогах и замшелые валуны.

Кузьма выстрелил немного выше этих ног. Факел дрогнул, описал путаную кривую и покатился по земле. И сразу со всех сторон начали лопаться ружейные выстрелы. Долина загудела.

Снизу стали отвечать. То там, то здесь во тьме брызгали узкие стремительные огни. Вразнобой, сухо грохотали винторезы, гулко и дураковато бухали переломки большого калибра, редко пробивались собранно-четкие, тукающие винтовочные выстрелы.

Звонко, с надсадой тявкали узкоствольные ружья. Свистела дробь.

Кузьма стрелял из-за камня, ругаясь сквозь зубы. «Не так, не так надо было!… Черт их достанет там, за камнями! Не окружили… Могут уйти, если поймут, что та сторона свободна. А понять легко, потому что оттуда не стреляют».

– Федя! Зайдем с той стороны! – крикнул Кузьма. И тут же увидел, что его опасения сбываются: огоньки выстрелов внизу начали продвигаться именно в ту сторону.

– Уйдут! – заорал Кузьма. – Уходят! Братцы!…

Тахх! Tax! Тумм! Тахх! – гремели ружья.

– Пошли-и! Не давай им уходить! – Кузьма вскочил и, спотыкаясь, бросился вниз. Слышал, как сзади громко ломится Федя. Один Федя.

– Ну что-о?! – отчаянно закричал Кузьма тем, кто оставался наверху. – Что-о?!

Еще два парня спрыгнули вниз. Остальные постреливали из-за камней. Не очень хотелось выходить под выстрелы.

Другая группа не могла услышать – далеко.

«Провалили дело», – понял Кузьма, перебежками двигаясь вперед, стрелял по огонькам.

– Ушли! – крикнул ему на ухо Федя.

Кузьма перебежал к следующему камню, зарядил наган и снова начал стрелять. «Надо преследовать», – решил он.

Кто– то -человека три – из той группы тоже увязались за отступающими бандитами. «Правильно делают, – похвалил Кузьма. – Мы их замотаем к утру».

– Ушли, – еще раз с тоской сказал Федя. – У них там кони…

Кузьма чуть не застонал: заранее не угнали коней-то! Действительно, с той стороны горы у бандитов паслись кони.

Приученные к выстрелам, они не разбежались. Бандиты ловили их и группами рассыпались по тайге. Оставшиеся отстреливались. Их становилось все меньше. Наконец последний, часто стреляя, вскочил на коня и ускакал. Все. До обидного просто и быстро.

Кузьма сел на камень, закусил губу, чтоб стало больно. Хотелось зареветь, заорать на кого-нибудь. Но орать нужно было только на себя.

Пристыженные неудачей, злые и мрачные, собирались к лошадям. Сморкались, кашляли. Материли перепуганных коней. Подобрали двух раненых бандитов и поехали домой.

К рассвету были в деревне.

Кузьма расседлал коня, вошел в дом, разделся, завалился к стенке, за Клавдю, долго не мог уснуть.

– 34 -

Ночью в окно Егоровой избы несколько раз осторожно стукнули.

– Кто? – спросил Егор.

– Отвори.

– Макар?! – Егор открыл дверь. – Ты что, сдурел? Тебя же ищут!

– Огня не зажигай, – сказал Макар. Ощупью прошел к лавке, в передний угол, тяжело опустился. Вздохнул. – Марья дома?

– Дома, – откликнулась с кровати Марья.

– Здорово, Марья.

– Здравствуй, Макар.

– Заделай чем-нибудь окна… хочу посмотреть на вас, – попросил Макар.

Егор завесил окна: одно – одеялом, другое – скатертью со стола. Зажег лампу.

Макар сидел, навалившись боком на стол. В высоких хромовых сапогах, в крепких суконных брюках и в зеленой атласной рубахе, подпоясанной наборным ремешком, – красивый и бледный.

– Соскучился, – сказал Макар, устало улыбнувшись. – Как живете?

– Тебя ж поймать могут! – Егор невольно глянул на дверь.

– Не поймают, – Макар поднялся, достал из кармана какую-то золотую штуку, какое-то женское украшение на шею… Подавая Марье, качнулся – он был пьян. – На… подарок мой тебе. На свадьбе-то не подарил ничего.

– Господи!… Красивая-то какая! – Марья примерила золото на себя.

– Носи на здоровье. Дай закурить, Егор. Все есть, а вот табачок – не всегда, – закурил, сел, опять навалившись боком на стол. – Хорошую избенку срубили, я смотрю.

– Про отца-то слыхал?

– Что?

– Посадили ж его!

– Про это слыхал.

– От кого?

– Слыхал… – неопределенно сказал Макар.

Помолчали.

– Трепанули вас вчера, говорят?

– Было маленько.

– Взвозился, парень… упрямый, гад. Накроет.

– Ничего-о, – спокойно протянул Макар. – Поглядим, кто кого накроет.

– Дома не был?

– Нет. Как живете-то?

– Живем, – сказал Егор, нахмурился и нагнул голову. – Ничего.

– Наши как?

– Ничего тоже. У Кондрата жена померла.

– Царство небесное. Отмучился Кондрат.

– Плакал, когда хоронили…

– Ну… привык. Жалко, конечно. Засеяли все?

– Засеяли… что толку? Опять начнуть хапать.

Макар поднялся:

– Ну… я поеду. Дай табачку на дорогу.

Егор высыпал ему в карман весь кисет.

– Больше нету. Завтра рубить хотел.

– Хватит этого. Поехал, – Макар вышел.

Под окном тихонько заржал конь… Приглушенно прозвучал топот копыт по пыльной дороге. И все стихло.

– Жалко Макара, – сказала Марья. – Связался с этими…

Егор дунул в стекло лампы, лег на кровать с краю и только тогда сказал:

– Мне, может, самому его жалко.

– Дай твою руку под голову, – попросила Марья и приподнялась с подушки.

– Лежи, – недовольно сказал Егор.

Марья опустила голову.

– Неласковый ты, Егор.

Он ничего не сказал на это. Думал о брате Макаре. Марья с минуту наверно, лежала тихо, потом вдруг приподнялась и испуганным шепотом спросила:

– Егор!… А он иде его взял-то?

– Кого?

– Подарок-то! Может, он убил кого-нибудь да снял? А?

– Откуда я знаю…

– Тошно мнеченьки!… Как же теперь? Грех ведь!

– Лежи ты! – вконец обозлился Егор. – Не брала бы тогда.

– Так я откуда знала?… В голову не пришло. Куда теперь деваться-то с ним? Может, в речку завтра?… Он же задушит. На нем же кровь чья-нибудь…

– Отдашь завтра мне, я спрячу. А счас спи, не заполошничай.

Утром Агафья вошла в горницу к спящим Кузьме и Клавде. Толкнула Кузьму. Тот быстро вскинул голову.

– Что?

– Вышла сичас, а в дверях бумажка какая-то… На, прочитай.

Кузьма развернул грязный клочок бумаги. На нем химическим послюнявленным карандашом неровно и крупно написано:

«Отпусти отца. А то разорву пополам на двух березах. Таки знай.

Любавин Макар».

– Что там?

– Так… Ерунда какая-то.