Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 35

За деревней встретили еще человек пятнадцать, ехавших с покоса. Соединились.

Объездили километров двадцать в округе – банда как в землю ушла. Даже следов не оставила.

Вернулись под вечер. Приехали другие группы. Бандиты ушли.

Разошлись по домам посмотреть, что они натворили. Взято было немного: кое-что из одежды, сапоги, ремни… Зато порох подмели вчистую в каждом доме.

Кузьма заехал к Сергею Федорычу. Тот стоял в завозне и чуть не плакал.

– Топор взяли, паразиты! Ведь все равно иззубрят об камни. А он мастеровой.

Кузьма устало присел на верстак.

В завозне было прохладно, пахло стружкой и махрой. По стенам на деревянных спицах висели пилы, пилки, ножовки, обручи… В углу свалены неошиненные колеса.

– Ах, варнаки проклятые! – ругался Сергей Федорыч, сокрушенно качая головой. – Что я теперь без топора буду делать?

Кузьма встал:

– Спросят – скажи, я в район поехал. Скоро вернусь.

– Ты зачем туда?

Кузьма, не отвечая, вышел из завозни, сел на коня и выехал со двора.

– 33 -

Вернулся Кузьма через два дня.

Не заезжая домой, проехал прямо в сельсовет.

Его встретил на крыльце сияющий Елизар.

– У нас гость! – возвестил он, непонятно улыбаясь.

Кузьма почувствовал почему-то неприятный холодок под сердцем.

– Какой гость?

– Гринька Малюгин.

– Что ты говоришь!

Кузьма спрыгнул с лошади, прошел в сельсовет: подумал, что Гринька пришел сам.

– А где он?

– В кладовке.

– Его поймали, что ли?

– Ага. Федя Байкалов вчера привел. Накостылял ему, видно, по дороге. Едва приволок.

Гринька лежал в кладовой на лавке, закинув ноги на стенку. Харкал в низкий потолок, стараясь попасть в муху. Плевки ложились рядом с мухой. Муха почему-то упрямо не улетала, только переползала с места на место.

На стук двери Гринька повернул голову, широко улыбнулся старому знакомому.

– А-а! Здорово живешь!

– Здорово, – весело сказал Кузьма. – Со свиданьицем! Очень рад.

– Спасибо! – откликнулся Гринька, не снимая ног со стенки. – Опять меня поведешь?

– Нет, теперь по-другому будет. Как же ты попался?

– Бывает, – сказал Гринька и опять харкнул в потолок. – Бывает, что и петух несется.

– Федор тебя поймал, говорят?

– Этому человеку можешь от меня передать, – Гринька снял со стены ноги, сел на скамейке, – я у него в долгу.

– Какие вы грозные все! «В долгу-у»… Плевал он на таких страшных!

Гринька нахмурился, зловеще сломил левую бровь, но сам не выдержал этой гримасы, улыбнулся.

– Глянешься ты мне, парень, – сказал он. – По-моему, ты не дурак. Тебя как зовут?

– Отдыхай пока. Потом поговорим. Невеселые тебя дела ждут, могу заранее сказать.

Гринька вопросительно и серьезно глянул на Кузьму, но тотчас овладел собой.

– У меня, паря, всю жизнь невеселые дела. Так что не пужай, – лег и опять закинул ноги на стенку.

– Ну, такого у тебя еще не было, – сказал Кузьма, вышел и запер кладовку.

Елизар что-то писал, склонив голову на левое плечо и сильно наморщив лоб.

– Гриньку беречь, как свой глаз, – сказал Кузьма. Бросил на лавку красноармейскую шинель и шлем. – Да, и вот еще что: я теперь буду секретарем сельсовета.

Елизар поднял голову, долго смотрел на Кузьму.

– Понятно. Что секретарем. Я думал, ты оттуда председателем приедешь. Что-то меня долго не снимают.

– Снимут, – добросердечно пообещал Кузьма. – Сами бакланцы снимут, – и вышел на улицу.

Федя был дома. У него расхворалась жена, и он старался не отлучаться.

– Как же ты поймал его? – спросил Кузьма, когда поздоровались и присели к столу.

– А он сам в руки шел. У нас телок вчера пропал, я пошел вечером поискать за деревней. Смотрю – Гринька идет. Ну… мы пошли вместе.

Кузьма улыбнулся, хотел передать Гринькину угрозу, но подумал и не стал: Хавронья слышала их разговор, могла перепугаться.

– Я теперь секретарь сельсовета, – сказал Кузьма.

Федя с уважением посмотрел на него.

– Теперь, я думаю, Гринька знает про них – в одних местах были.

– И Гриньку тряхнем. За всех возьмемся, – Кузьма был настроен воинственно.

– Давно еще сказывал мне один человек, – заговорила слабым голосом Хавронья, – что есть, говорит, дураки в полоску, есть – в клеточку, а есть сплошь. Погляжу я на вас: вот вы сплошь. Какое ваше телячье дело до той банды? Они сроду по тайге ходют… испокон веку. И будут ходить.

– Лежи поправляйся, – добродушно сказал Федя.

– Тебе, дураку, один раз попало – неймется? Он вот узнает, Макарка-то, про ваши разговорчики! Нашли, с кем связываться… с головорезом отпетым.

Федя и Кузьма молчали. Кузьма незаметно подмигнул Феде, они вышли на улицу.

– Я вот чего пришел: Любавины с покоса приехали?

– Приехали.

– Возьми Яшу, и подождите меня здесь. Я домой заскочу на минуту. Потом пойдем арестуем старика Любавина.

Федя задумался.

– Зачем это?

– У меня, понимаешь, такая мысль: банда где-то недалеко, так? Узнает Макар, что отца взяли, и захочет освободить или отомстить. Он мстительный. А мы его встретим здесь. А? Что с ним, со стариком, сделается? Посидит. Отдохнет.

– Можно, – согласился Федя.

– Я быстро схожу.

Любавины только пришли из бани.

Емельян Спиридоныч распарил старые кости, лежал на кровати в исподнем белье, красный. Кондрат ходил по горнице и тихонько мычал: ломило зубы. На покосе в самую жару напился ключевой воды и простудил их.

Михайловна собирала ужинать.

В избе было тепло, пахло березовым веником. Заливался веселой песней, мелко вызванивая крышкой, пузатый самовар. На полу два котенка гонялись друг за другом. Один, убегая от преследования, прыгнул на кровать, и ему попалась на глаза тесемка от кальсон Емельяна Спиридоныча. Он начал играться ею. Спиридоныч шваркнул его голой ногой.

– Щекотно, черт тя!…

– А? – спросила Михайловна.

– Не с тобой.

В сенях хлопнула дверь, заскрипели доски под чьими-то тяжелыми шагами.

– Ефим, наверно, – сказал Емельян Спиридоныч.

В избу вошли Кузьма, Федя и Яша.

– Здравствуйте.

– Здорово были, – Емельян Спиридоныч сел, тревожно разглядывая поздних гостей. «Макарка что-нибудь отколол», – подумал он.

Из горницы вышел Кондрат, остановился в дверях, держась рукой за щеку.

– Собирайся, отец, пойдешь с нами, – сказал Кузьма Емельяну Спиридонычу.

Тот продолжал смотреть на них, не шевельнулся.

– Куда это он пойдет? – спросил Кондрат.

– С нами.

– Для чего?

– Я там объясню… – Кузьма переступил с ноги на ногу: слишком покойно и мирно было в избе для тех слов, какие сейчас, наверно, придется сказать.

– Ты здесь объясни, – Кондрат отнял от щеки руку. – Где это там объяснишь?

– Одевайся! – строго сказал Кузьма, глядя на Емельяна Спиридоныча.

– Никуда он не пойдет! – тоже повысил голос Кондрат.

Емельян Спиридоныч потянулся рукой к спинке кровати.

– Я только штаны надену, – сказал он сыну.

Все молча стояли и смотрели, как он надевает штаны. Он делал это медленно, как будто нарочно тянул время.

– Побыстрей можно? – не выдержал Кузьма.

– Ты не покрикивай, – спокойно сказал Емельян Спиридоныч. – Мне некуда торопиться.

– Ты арестован.

Емельян Спиридоныч прищурился на Кузьму.

– Это за что же?

– За дело.

– Вот что!… – Кондрат решительно стронулся с места и пошел на Кузьму. – Ну-ка поворачивайте оглобли – и… к такой-то матери отсюда!

Из– за Кузьмы на полплеча выдвинулся Федя, в упор, спокойно глянул на Кондрата.

– Не ругайся.

Кондрат остановился… Смерил Федю глазами.

– А ты-то чего тут?

– Так… на всякий случай.

Кондрат сплюнул, повернулся и ушел в передний угол. Сел на лавку.

– Земледав.

– Не ругайся, – еще раз сказал Федя.

– Ты чего, в партизанах, что ли? – спросил его Емельян Спиридоныч. – Ты, может, перепутал?