Одиночка. Трилогия (ЛП) - Фелан Джеймс - Страница 37

Мне было знакомо такое состояние.

— Можно попробовать пройти два квартала на запад, а потом… — начал говорить я, но злобный коротышка оборвал меня:

— Тебя никто не спрашивает.

— Я просто хотел…

— Что–то ты, пацан, слишком болтливый, — сказал он и, уходя, бросил на Старки многозначительный взгляд.

Старки протянул мне кружку с кофе, но я отвел его руку.

— Ты ведь не местный?

Я покачал головой.

— На каникулы приехал?

— Вроде того.

— Ты прямо везунчик.

— Где же помощь, спасатели?

— Перед тобой.

— Шутите?

— Нет, — с этими словами Старки снял перчатки и бросил на снег рядом со скамейкой.

— Тогда не такой уж я везунчик.

Он кивнул и отхлебнул из кружки. На усы с проседью и кое–как постриженную бороду садился снег, и Старки казался добрым, почти родным.

— Все крупные дороги с Манхэттена перекрыты блокпостами. Вот и все, что я могу ответить на твой вопрос.

— А что делает правительство?

— Я бы сам дорого дал, чтобы это выяснить.

— А блокпосты? — спросил я. Вдруг замаячила смутная надежда, от волнения засосало под ложечкой. — Зачем блокпосты?

— Чтобы перекрыть въезды и выезды.

— Значит там, за пределами Нью–Йорка, все в порядке?

— Не значит. Я же объяснял тебе, — Старки, прищурясь, смотрел на блеклое солнце, прячущееся за темную тучу. — Там тоже были атаки. Управляемые ракеты или еще какая–то хрень. Все продумано, все не случайно, все для того, чтобы сделать как можно хуже. Понимаешь?

Нет, я не понимал. У меня вертелся миллион вопросов.

— Но вы же прошли сюда! Как вы попали на Манхэттен? Мосты разрушены, туннели завалило…

Старки кивнул.

— Потому что вы военные?

— Мы похожи на военных? — улыбнулся он.

— Вы в форме.

— Мы сумели обойти блокпосты. Хотя это было нелегко. Пригодились и грузовики, и оружие.

Я снова задал вопрос:

— А что вы здесь делаете?

— Не важно.

— Вряд ли бы вы рисковали, если бы это не было важно.

Я пытался разговорить его, прощупывал почву.

— Для тебя — не важно.

И на том спасибо. То, что он сказал, ничего не объясняло, а вот то, как он это сказал… Для меня все было важно: каждый признак жизни, каждый лучик надежды. Только Старки вряд ли это поймет: у нас слишком мало времени. Я представил, как хорошо было бы спрятаться под тентом в одном из грузовиков, укрыться от всех опасностей.

Они бы сделали свою работу, а потом мы бы вместе уехали из города туда, где тепло, где люди — друзья, где известно, что произошло, где дадут ответы на все вопросы.

— Это война?

— Война идет давно, — ответил Старки, глядя на развалины небоскреба. В его голосе звучал гнев. — Просто сделан следующий шаг. И линия фронта переместилась. Война теперь у нас, у самого порога.

Какая война? Против террористов? На Ближнем Востоке?

Старки позвали. Перерыв закончился — люди уходили.

— Ну все, пора, — сказал Старки. Он похлопал меня по плечу и посмотрел в глаза совсем так, как в последний раз отец, провожая меня в аэропорту. — Будь осторожен, мальчик. Не высовывайся лишний раз.

— Нет! Подождите! Раз есть блокпосты, это значит, там, за ними, много незараженных, да?

— И поэтому блокпосты? Нет, — он надел одну перчатку, затем другую. — Я бы сказал, делается все, чтобы повсюду ситуация оставалась одинаково тяжелой. Мы имеем огромное скопление людей в Нью–Йорке, на относительно небольшой территории, а что будет, если вирусоносители выйдут за пределы города, в пригороды, где, возможно есть незараженные…

Мне не понравилось слово «вирусоносители». Они были людьми. Да, больными людьми, но ведь они не сами выбрали такую судьбу. Взревели двигатели.

— Но эта инфекция не передается, она не заразная.

— А ты откуда знаешь? Ты врач? — ухмыльнулся Старки и выплеснул остатки кофе. Теплый напиток прожег в снегу лунку и обнажил темный асфальт.

Я промолчал. Ведь он прав. Откуда мне знать, что болезнь не заразна? Только потому, что я сам до сих пор здоров? Может, она передается через слюну или кровь, как многие другие? Может, я здоров только потому, что меня до сих пор не укусил охотник?

Я считал, что опасность позади: раз я сразу не заразился, значит уже и не заражусь.

— Давай посмотрим на ситуацию иначе, — сказал Старки. — Пока никто ничего точно не знает. Правильно? И если здесь все так плохо, то в других местах все может быть гораздо, гораздо хуже.

Мне стало страшно: он произнес вслух мои мысли. Старки поднялся и пошел к своим, а я остался смотреть ему вслед — снова. Только в этот раз он повернулся и махнул мне на прощание.

— У тебя есть оружие?

— С собой нет.

— Дать? — спросил он, хлопнув ладонью по небольшому пистолету, висевшему у него на поясе.

Я покачал головой:

— Я выжил до сих пор.

— Выжил, — согласился Старки и чуть заметно улыбнулся. От первой за двенадцать дней улыбки мне сразу стало как–то легче.

Я сидел, уставившись себе на ноги, и лихорадочно думал, чем еще его задержать, как выпросить разрешение остаться с ними. Я бы не мешал, не путался под ногами. Я бы старался помогать.

— Самое худшее, что я понял это, как только тебя увидел.

— Что поняли?

— Что тебе удалось выжить.

5

Ветер стих, и на землю мягко ложились красивые пушистые хлопья. Осторожно, непрерывно озираясь, я шел по центру улицы: главное было держаться подальше от темных витрин, за которыми могло скрываться что угодно, шел по следам солдат.

Мы расстались со Старки полчаса назад. Тишину нарушал только затихающий гул дизельных двигателей. Небо снова затянули серые тучи. Позади осталось несчетное количество рекламных щитов, предлагающих никому больше не нужные товары. Расстояние между мной и грузовиками неумолимо увеличивалось, а я все шагал по следам протекторов — арьергард из одного человека.

Рев двигателей казался мне музыкой, потому что был связан с людьми, но он отдалялся все быстрее, а я не находил сил остановиться и следовал за колонной лишь для того, чтобы слышать его; только поэтому я до сих пор не повернул обратно к Центральному парку искать Фелисити. Рокот двигателей напоминал о том, каким невыносимо шумным и суетным показался мне Нью–Йорк в первый день. А теперь, пожалуйста: американская мечта обернулась ночным кошмаром — только вот свидетелей этому почти не осталось.

Старки шел во главе отряда. Один раз он обернулся и заметил меня, но никак не отреагировал: ни взмаха руки, ни угроз — просто зафиксировал мое присутствие и пошел дальше.

Раздалось несколько отдаленных выстрелов. Солдаты остановились, чтобы осмотреться и…

Вдруг совсем близко, справа, послышался какой–то шум.

Я рывком повернулся к разинувшим черные выщербленные пасти витринам. За разбитым стеклом прямо напротив меня что–то мелькнуло, раздался шорох, и гулом разнесся звон от упавшей на пол металлической банки.

Я шагнул назад, и в тот же миг в черном дверном проеме показалось лицо: на меня бессмысленным взглядом смотрел человек — очень худой, осунувшийся, с ввалившимися щеками; на потрескавшихся губах и подбородке засохла кровь.

Охотник. Охотник, утоляющий жажду кровью.

Гораздо выше и крупнее меня, только очень сутулый. Он шарил глазами по улице и заметил меня.

Я замер.

Не отрывая взгляда, охотник вышел на тротуар и остановился. Он смотрел только на меня. Я почти успел забыть этот взгляд, взгляд, в котором не осталось ничего человеческого. По бокам тела двумя безжизненными черными плетями висели обнаженные руки.

Он видел страх у меня в глазах. И выражение его лица изменилось: он понял, что я могу ему дать, и как он может это взять. Цель была определена, решение принято.

Охотник сделал шаг, второй и прыгнул. Я отшатнулся назад и, поскользнувшись, упал на спину, тут же съежился, свернулся в комок, а охотник вскочил сверху…

Раздался громкий выстрел, отразившись эхом на пустынных улицах.

Охотник отлетел на несколько метров и стукнулся об стену. Убитый. В груди у него зияла багрово–черная дыра: кровь почти не текла из иссушенного жаждой тела. Он лежал неподвижно. Теперь совсем, по–настоящему мертвый.