Снег (СИ) - "Сельман Зик" - Страница 37

  - Ага. Пять тысяч.

  - Господи! Из-за такой мелочи!.. Ладно, не знаю, что там у вас происходит - и не мое это дело. Идите, успокойте Вашего друга. Я загляну через полчаса, проверить, как дела. Лучше бы Вам его уговорить.

  - Постараюсь.

  Она похлопала меня по плечу и убежала к другим пациентам.

  Я посидел еще минут десять, потом поднялся и, шаркая, пошел к его палате.

  Он смотрел в окно, когда я, стараясь не шуметь, зашел внутрь.

  - Мария Викторовна, пожа... - сказал он и осекся, увидев меня.

  Его глаза медленно расширились, грудь заходила ходуном, правая рука сжала простыню. Через минуту он медленно закрыл рот и как-то дергано отвернулся к окну. В тишине палаты его порывистое дыхание казалось слишком громким.

  Теперь моя очередь вести переговоры.

  Я подошел к койке и сел рядом. Вблизи было заметно, как напряжено его тело.

  Я медленно взял его за руку. Он дернулся, как ошпаренный, попытался вырваться, но я не позволил ему этого сделать и лишь сильнее сжал ладонь. По его телу пробежала дрожь.

  Я погладил большим пальцем тыльную сторону его ладони. Он жалобно всхлипнул и отвернулся еще сильнее, будто мои прикосновения причиняли ему физическую боль, которую он мог только покорно терпеть.

  Я наклонился и поцеловал его руку. Он невнятно замычал. И тогда я прошептал, чувствуя, как колеблются тончайшие волоски на его руке:

  - Прости.

  И через мгновение повторил:

  - Прости меня.

  Я прижался лбом к его руке и сидел так, пока не почувствовал ответное давление. Его пальцы робко сжимали мою ладонь. Я улыбнулся и поцеловал их.

  Боже! Как же приятно был ощущать его кожу под своими губами!

  Когда я наконец поднял голову, он смотрел на меня глазами, блестящими от слёз. Со стороны это наверняка напоминало какой-нибудь слезоточивый эпизод гей-мелодрамы. Больничные сцены всегда безотказно действуют на чувствительного зрителя. Сейчас таким зрителем был я.

  Он высвободил руку, чтобы вытереть слезы, и снова схватился за меня, будто боялся, что я уйду.

  Он стиснул мою ладонь с такой силой, что я едва не вскрикнул, но эта боль была лучше любых слов. Он хлопал ресницами, раздувал ноздри и громко дышал, не решаясь нарушить тишину.

  Я придвинулся ближе, приподняв его за плечо, и прижал к себе. Он шумно выдохнул, обжигая мою шею. Я стиснул его сильнее, и услышал стон. Вспомнив о сломанной руке, я испуганно отстранился и заглянул в его глаза. В них были боль и радость. Он сам потянулся ко мне, и я снова обнял его, так сильно, как только мог.

  Как думаете, что он сказал мне в тот момент? Как, вам не нужны три попытки? Ну как хотите.

  Это были те самые избитые слова, которые не теряют своей ценности уже целую вечность.

  Они родились из сдавленного шепота, перемешанного с болью и слезами. Вырвавшись на свободу, они обрели силу и обрушились на меня, как самый сильный снегопад. Заволокли всё вокруг и очистили мою душу, как белый снег очищает даже самый грязный город.

  Он выдохнул: "Я люблю тебя", - и затрясся в моих объятиях. Я держал его крепко-крепко и не хотел отпускать. Никогда.

  А потом он поцеловал меня. Или я поцеловал его. Это был тот самый поцелуй, когда невозможно определить, кто сделал первый шаг. Ради этого поцелуя стоило пережить всё.

  За спиной неожиданно хлопнула дверь и смущенный девичий голос жалобно произнес: "Ой! Простите! М-мария В-викторовна зайдет через п-пять минут..."

  Я оторвался от его губ и краем глаза заметил, как из палаты выскакивает молоденькая медсестра, покрасневшая от стыда. Она смущенно улыбалась.

  На его лице тоже была улыбка.

  - Смешно, да? - рявкнул я грозно.

  - Ага, - ответил он, ничуть не испугавшись.

  - Теперь вся больница коситься будет.

  - Пускай, - бросил он и, схватив меня за затылок, прижался к губам в новом поцелуе.

  Я сдался и позволил ему целовать себя. Потом вспомнил, что не чистил зубы и смущенно отстранился. Он лишь ухмыльнулся.

  - Давай мобильный, - скомандовал я. - Нужно позвонить твоим родителям... И Ольге. Она, наверное, беспокоится...

  Черт!!! Я до боли прикусил язык.

  - Мы разошлись, - произнес он, улыбаясь, но уже как-то грустно. - Я сказал ей, что люблю другого человека.

  Я застыл на месте.

  - Я сказал ей, что люблю тебя.

  - Черт! Да где ж твой телефон-то? - Я не решался посмотреть на него. Вместо этого судорожно рылся в карманах его пуховика, не замечая пятна крови.

  - Он во внутреннем кармане.

  - Ага! - вскрикнул я, победно извлекая мобильник.

  В следующий момент что-то с треском шлепнулось на пол. Это был экран его телефона. И часть клавиатуры.

  - Гм... - произнес он. - Нормальный был удар.

  - Ладно, - сказал я, собирая с пола осколки телефона, - ты есть хочешь? Я пойду в магазин. Чего тебе принести?

  - Не знаю, - ответил он растерянно и добавил: - Ты только не долго, ладно?

  - Ладно.

  Я сложил разбитый телефон на тумбочке и поспешил к выходу. Уже у двери я медленно остановился, улыбнулся, словно сумасшедший, и, не поворачиваясь, громко произнес:

  - Кстати... Я тоже тебя люблю.

  В палате повисла звенящая тишина. Кажется, он перестал дышать. От испуга я резко развернулся. Он смотрел на меня расширенными глазами и пытался приподняться на здоровой руке.

  Убедившись, что он дышит, я повторил:

  - Я люблю тебя. - Потом принял позу строго учителя и добавил: - Только не рассказывай об этом медсестрам и врачам, ладно?

  Он кивнул, и я выскочил из палаты. В коридоре столкнулся с той самой медсестрой, обнял ее и поцеловал в щеку. Она охнула и покраснела еще сильнее.

  Метель давно утихла. Москва медленно просыпалась, укрытая снежным одеялом. Снег был везде. На замерзших машинах, на крышах домов, на скамейках больничного двора. Он сиял в лучах полуденного солнца и переливался, словно полированное серебро. Я застегнул пуховик до горла и зашагал по сияющей глади.

  Снег скрипел под ногами. И это был самый приятный звук, который мне когда-либо доводилось слышать.