Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Ламповой сажей на пересохшем папирусе

Валерина Ирина

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Ламповой сажей на пересохшем папирусе - Валерина Ирина - Страница 3

Изменить размер шрифта:

Театр теней

Театр теней: стена, источник света,

ладонь, пять незаполненных минут —

и вот уже страдают и зовут,

и тот влюблён, а этот оклеветан,

а кто иной — далече и не с теми.

Всё как везде. Проекция.

Пассаж.

И тень монеты ломаной не дашь

за право оставаться в этой теме.

Играйте, пальцы, — свет пока за вас,

а если поточнее, то за вами.

Недолог век у вечной мелодрамы:

один сухой щелчок — и свет погас-

нет, и наступит темнота,

из века в век равняющая тени

себе, сиречь, нулю.

...Рычащий демон;

«всё есть одно»*, начавшийся с хвоста

и неспособный смыслом разрешиться;

дрожащий пёс;

мяукающий кот;

и — смена сцены — пропасть тёмных вод,

и над волной растрёпанные птицы —

иллюзия, обман, игра теней,

но если присмотреться, то на дне

есть ты, есть я, реальные не боле,

чем чёрный сфинкс, летящий краем моря.

__________________________________________

* уроборос, ороборо

Письма древоточца

1. Ходов твоих причудливая сеть

всего лишь продвижение по кругу:

яйцо покинув, в зиму умереть,

ожить, когда земля поддастся плугу,

и вгрызться в плоть, и пить древесный сок

в беспечности слепого паразита,

окуклиться, оставив узкий выход,

и, изменившись, выпорхнуть в свой срок

в огромный мир, на яблоко похожий.

Не мне судить тебя — под тёплой кожей

я тоже червь, грызущий вечный смысл

от яблока познания до мрака,

но, зряшность превращения оплакав,

бессмысленность свою мне вряд ли смыть.

2. Клинопись, первичный иероглиф —

не с твоей ли азбуки, червяк,

человек, горилльский лоб нахохлив,

принципом подобия набряк

и родил однажды строй убогий

разномастных, свернутых, кривых

линий, означающих дорогу,

зверя, что, замученный, затих,

племя остающихся зверями,

но уже принявших беглый ген...

Бег по кругу...

Жажда перемен

да пребудет, древоточец, с нами.

3. В бессонный час любой сторонний звук

составит не компанию, так дело.

И вот он — начинается несмело,

как шепот неприкаянных теней,

но прирастая, как зеленый лук

на светлом подоконнике в апреле,

становится назойливей, больней,

захватывает мысленные мели,

и я уже не думаю о нём —

не звуке, в смысле, а о человеке —

я слушаю, как тяжко дышит дом.

Размеренно хрустит древесный крекер,

и счастлив шашель жрать немой покой,

поскольку счастье всякое имеет

продление в лишённости чужой.

И это ест меня, а шашель — двери.

4. Я не знаю, что пишешь ты, бык, пожирающий дерево,

на коре, что утратила связь с обнажённым стволом.

Я в печатное слово до этого месяца верила,

а теперь не читаю, не вижу, не слышу.

С очищенным злом

перемешано вечное — хмель от такого смешения

уравняет с богами, но позже похмельная муть

низведёт до зверей.

Ни к чему...

Не в готовом решении

открывается путь.

Я б хотела уснуть,

но ста лет будет мало...

Так тягостно, тошно мне.

Круг замкнулся, и к точке исходной съезжается рать.

...Улетай, убегай, уползай в своё тёмное прошлое,

фессалийские дети тобой пожелали играть.

О сущности вещей

Твой дом — картонная коробка,

что в мнимой прочности своей

непознаваема, мой робкий,

согласно сущности вещей.

Твой нос, держащийся по ветру,

так нежен, влажен, говорящ,

что разбавляет беспросветность

твою куриный сочный хрящ,

хребтинка золочёной рыбы,

в салат не стертый пармезан.

Грызи, нечаянная прибыль,

за эти бусины-глаза

тебе, конечно же, простится

ордынский дерзостный набег.

Пусть где-то есть лесная птица,

и флейту чёрный человек

уже поднёс к губам, целуя

как женщину, чья жажда жжёт, —

ты вытащил судьбу незлую

и, может быть, поймёшь вот-вот,

что благо в этой синекуре

нисходит строго по часам

рукой того, кто диктатурит

и кто живёт в диктате сам.

Терпи, душа размером с мошку,

все боги — образ одного:

найдут, возлюбят понарошку,

устанут от и выйдут вон —

туда, где маетные лужи

качают тонкий лунный рог

и где стоит на зыбкой суше

оплот — бетонный коробок.

О пустоте

1. В позу зародыша сворачивается душа,

не хочет мешать, но мешает дышать,

вынуждает тело слоняться без дела,

разглядывать ночь в беспробудных окнах.

Ночь, по-стариковски ссутулившись на скамейке, мокнет

под проливным дождём.

Всё сейчас параллельно, как рядом стоящий дом.

Пусто, поэтому — о пустом.

Поговорим.

Конечно.

Когда-нибудь, после всего,

я расскажу тебе,

кто приходит из тьмы кромешной,

и с чего начинается волшебство,

и какие холодные пальцы у чуда,

и что оно отбирает для роста.

Но это после.

Сейчас я остров.

Маленький остров.

Коралловый дом.

Атолл.

Обними меня, если можешь.

Час темноты пришёл.

2. Это слово, похоже, из птичьего языка,

нами ухудшенное слегка —

хотя, возможно, и напрочь испорченное

осевой согласной, угрюмой и быковатой.

Сам посуди: начало поёшь, а упрямицу в корчах

выталкиваешь на свет — "б!".

Завершающий слог получается смятым.

Бьются с досады блюдца.

Верят, что к счастью.

Птицы над нами смеются,

заходятся в трели: "Лю-лю, лю-лю!".

Будем как птицы?

Поздно.

Август идет к нулю

заморозков ночных медленно.

Неуклонно.

3. Сорван двадцатый лист.

Близится листопад.

В кружеве тёмной ржи мелко дрожат каштаны.

Выйдешь не с той ноги, мыслится невпопад,

и на душе пустой — тянет.

В общем, за пустоту.

Все началось с неё,

вот и во мне она — тягостна и законна.

Вьёт к холодам гнездо, вьётся тугой змеёй.

Не воздевай копьё, конник.

Это не тот соблазн — и не соблазн совсем.

Это всего лишь смерть важных когда-то смыслов.

Даже нагорный смысл — если лишить лексем —

падает в пустоту.

... Кружево: свет сквозь листья.