Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 21

— Ты не спишь, Аня? Надо спать, — произнес вдруг папа, прерывая мои мысли, — мы не спали двое суток — ни я, ни ты, если мы оба будем таращиться в темноту, рано или поздно нам придется остановиться и заночевать, а это очень глупо, когда два водителя в машине.

Он был прав, но спать не хотелось совсем — может быть, потому, что я и так слишком много спала в эти несколько бессмысленных недель, которые мы провели, ожидая неизвестно чего, и мне до смерти надоело спать, ни в чем не принимать участия, быть бесполезным статистом, — а может, благодаря короткому отдыху, который я позволила себе перед Тверью. Я посмотрела на него — выглядел он неважно. Ему шестьдесят пять лет, подумала я, он не спал сорок восемь часов, а до этого полночи провел в машине, добираясь к нам из-под Рязани, сколько он еще выдержит этот темп — прежде, чем у него сдаст сердце или он просто заснет за рулем?

— Давайте-ка сделаем по-другому, — сказала я, стараясь, чтобы в голосе моем не было слышно обеспокоенности, — вы поспите сейчас, а я поведу. Сколько там до Новгорода осталось — километров четыреста? Сейчас ночь, дорога почти пустая, все спокойно, ближе к Питеру наверняка будет сложнее — вот тогда вы и сядете за руль.

К моему облегчению, спорить со мной он не стал — видимо, и сам уже был не уверен в том, что дотянет до рассвета без отдыха; коротко взглянув на меня, он взял в правую руку микрофон и сообщил Сереже:

— Перекур. Останови, Сереж, выбери только место поспокойнее.

Долго ждать не пришлось — машин на трассе почти не было, словно большая их часть так и застряла в бесконечной очереди за бензином; не прошло и нескольких минут, как Сережа выбрал место, подходящее для остановки, — лес по обеим сторонам дороги начинался сразу же, в нескольких шагах, и снег казался неглубоким. Возможность выйти и немного размять затекшие от неподвижности руки и ноги очень всех обрадовала — стоило машинам остановиться, как, захлопав дверцами, мы высыпали на обочину и немедленно увязли в подтаявшей снежной каше.

— Девочки налево, мальчики — направо, — бодро скомандовал Леня и первым устремился за деревья; за ним, высоко поднимая ноги, чтобы не провалиться в сугробы, запрыгал Мишка.

Когда белый Маринин комбинезон тоже исчез в темноте («присмотри за Дашкой — она заснула, не хочу ее тормошить»), на обочине остались только мы трое — я, папа и Сережа. Папа деликатно отошел в сторону, повернулся лицом к дороге и закурил, а я распахнула полы Сережиной куртки, крепко обхватила его руками, щекой чувствуя его тепло, и замерла — не говоря ни слова, с единственной мыслью — просто стоять так, вдыхая его запах, как можно дольше.

— Ну как ты, малыш? — спросил он, прижавшись губами к моему виску.

— Нормально, — ответила я быстро, и хотя мне очень хотелось рассказать ему, как жутко выглядел сожженный пряничный домик, как тяжело мне было врать человеку на заправке, назвавшему нас «девочки», как пугает меня каждая встречная машина, каждая деревня, которую мы вынуждены проехать, как нужно мне быть с ним рядом, видеть его профиль, освещаемый редкими встречными огнями, а вместо этого вот уже четыре с лишним часа я только изредка слышу его голос и вижу габаритные огни его машины, когда их не загораживает Лендкрузер, — я сказала совсем другое: — Уговорила папу немного отдохнуть — мне не нравится, как он выглядит. Тебе тоже надо поспать — попроси Иру, может, она тебя сменит за рулем хотя бы на пару часов.

Он покачал головой:

— Плохая идея — в головной машине за рулем должен быть кто-то из мужчин, или я — или отец. До Новгорода я дотяну — а там разбудим отца, посадим Иру за руль, и мы с тобой сможем поспать. — Он положил руку мне на затылок, запустив теплые пальцы в волосы, и я подумала — он прав, и еще я подумала — это означает, что мы не пересядем, ни сейчас, ни после Новгорода, потому что нам нельзя останавливаться надолго, мы должны двигаться вперед, не теряя времени, используя каждый час, каждую минуту, чтобы увеличить расстояние между нами и волной, от которой мы бежим.

Дверца Сережиной машины приоткрылась, Ира осторожно шагнула на обочину и сказала негромко:

— Антошка спит. — Она не обращалась ни к кому из нас конкретно, но я знала, что эта фраза адресована мне, и хотя можно было бы сделать многое — перенести спящего мальчика на руках в Витару, или даже нет, мальчика можно было бы и не беспокоить, Сережа мог бы просто пересесть в Витару сам, поменявшись местами с отцом — только вот папе нужен отдых, а я могу еще вести машину, и нет никакого смысла затевать все эти сложности только оттого, что я соскучилась, не проехав и двухсот километров.

Я не ответила ей — да она и не ждала моего ответа, а просто спокойно стояла возле машины, положив руку на крышу, с лицом, обращенным к дороге. Со стороны леса раздался треск ломающихся веток — это с шумом возвращался Леня; еще через мгновение мимо прошмыгнул Мишка и, хлопнув дверцей, скрылся в своей норе на заднем сиденье, папа, выбросив окурок, тоже шел от шоссе к машине — а я все еще не могла разжать рук, как подключенный к зарядке электроприбор, для которого важна каждая лишняя секунда, и прошептала — тихо, так, что слышно было только Сереже:

— К черту все, постоим еще немного, ладно?

— К черту, — повторил он мне в висок, — постоим.

На дорогу я не смотрела и потому, наверное, увидела машину, приближавшуюся по встречной полосе, только когда она залила все вокруг белым слепящим светом; и Леня, и папа уже сидели на своих местах, Марина еще не вернулась из леса, а Сережа стоял спокойно и даже не вздрогнул — он просто отпустил меня и немного повернулся в сторону машины, затормозившей совсем рядом с нами, на противоположной стороне. Водительская дверь приоткрылась, кто-то высунулся оттуда и крикнул нам:

— Ребята, не подскажете, как там в Твери, заправки работают еще?

Ослепленные, мы молчали, пытаясь разглядеть говорившего — черт бы побрал эти самодельные ксеноновые фары; дверь распахнулась пошире, и на дорогу вышел человек — в ярком свете был виден только его силуэт, он сделал шаг в нашу сторону и повторил свой вопрос:

— Заправки, говорю, работают в Твери? Тут проезжали недавно ваши, говорили — есть там бензин, только очереди страшные.

Как на погруженной в проявитель фотографии, детали проступали по одной, по мере того, как глаза постепенно привыкали к свету — щурясь из-за Сережиного плеча, вначале я разглядела очень грязную иномарку с помятым передним крылом — номера были не московские, а затем и самого говорившего — мужчину средних лет, в очках и толстом вязаном свитере, без куртки, которая, наверное, осталась в машине. Он неуверенно улыбался и сделал было еще один шаг, как вдруг резко вскинул руки вверх, словно закрывая голову, и замер так, а откуда-то сзади послышался голос, который я даже не сразу узнала, настолько резко и отрывисто он звучал:

— Не подходи ближе. Стоять, я сказала!

— Да вы что, — заговорил человек торопливо, — подождите, я только спросить…

— Стоять! — крикнула Ира снова; я обернулась — она стояла возле машины, прижимая к правому плечу Сережино ружье — держала она его неловко, и длинный тяжелый ствол, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, все норовил опуститься в ее руках. Видно было, что курок не взведен — но с места, где посреди дороги замер этот незнакомый человек, разглядеть это было невозможно.

— Господи, Ира, — начал Сережа, но она только нетерпеливо мотнула головой и снова заговорила с незнакомцем:

— Медленно иди к машине, — а когда он, испуганно жмурясь, подошел еще на шаг, крикнула: — К своей машине! Садись за руль и уезжай отсюда!

Человек больше не пытался ничего объяснить — он сделал несколько осторожных шагов назад, хлопнул дверцей, и тут же его машина, коротко взвизгнув, рванула с места и скрылась, унося с собой ослепительный свет фар. В ту же секунду Сережа подошел к Ире и вынул у нее из рук ружье — она отдала его, не сопротивляясь, и стояла теперь, опустив руки вдоль тела, но вызывающе задрав подбородок.