Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович - Страница 44

Как уже было отмечено, добровольческие части были направлены и в Италию, Данию, Норвегию. Надо было посылать и туда инспекторов из Дабендорфа. Но в этих странах трудности были не так велики, как во Франции. В частности, отрадным моментом в поездке генерала Трухина в Италию был его доклад у фельдмаршала Кессельринга. Кессельринг проявил полное понимание установок русского руководства Дабендорфа и русских частей. Хотя он также не мог ничего сделать для решительного изменения положения, но некоторое облегчение этот доклад все же принес. В Дании и Норвегии работа инспекторов, опекавших русские части, проходила без помех.

Тех, кто опекал оставшиеся на восточном фронте части, поддерживали, особенно из Риги, не только воинские учреждения, но и многие здравомыслящие лица, действовавшие по собственной инициативе (например, доктор Капп из генерального комиссариата Латвии, генерал войск СС Шредер и другие). Полезными оказались также связи Фрёлиха с авторитетными представителями латышской общественности.

1 января 1944 года генерал Гельмих был заменен генералом-от-кавалерии и бывшим германским военным атташе в Москве Кёстрингом. Одновременно наименование «генерал восточных войск» было изменено на «генерал добровольческих частей». Нам казалось, что в ОКХ пытаются оживить идею Рённе, поддержанную Геленом, о необходимости «политического ведения войны».

Штауфенберг, оправившись от полученного в Африке тяжелого ранения, вернулся к штабной работе в Общем управлении сухопутных сил и с большой энергией выступал во всех имевших к этому отношение штабах в пользу добровольческих частей (он их называл своим «больным ребенком»). Он же добивался и назначения Кёстринга.

Кёстринг родился в России, там же учился, и потому русский язык был для него вторым родным. Успешно прослужив позднее много лет в качестве военного атташе на «своей русской родине», он отлично знал психологию русских людей. Вполне закономерно, что Кёстринг пользовался большим уважением среди руководящих кадров советских вооруженных сил и что некоторые видные советские генералы были его друзьями.

Кёстринг до войны предупреждал Берлин, что, несмотря на чистку в Красной армии, боеспособность ее нельзя недооценивать. Он отмечал рост советской военной промышленности. Он не был согласен с Гитлером, что Советский Союз собирается напасть на Третий рейх: Кёстринг знал Россию достаточно хорошо, чтобы видеть, что Сталин стремится к мировой революции, но ему так же хорошо был известен классический советский рецепт, по которому капиталистические страны должны сначала перегрызть глотку друг другу, а потом упасть, как спелый плод, в руки Кремля.

Особенно интересно (Кёстринг мне сам об этом факте говорил позднее): он еще до 1939 года предупреждал об усилении патриотической пропаганды в Советском Союзе и предсказывал, что это может стать решающим фактором в случае войны.

И этот человек, с его знанием противника и его редким опытом, по своем возвращении из Москвы в 1941 году не был сразу же привлечен в Ставку фюрера в качестве советника! В то время этого никто не мог понять.

Как я уже упоминал, наш добровольческий батальон Дабендорф подчинялся генералу восточных войск, а теперь, после переименования, значит, генералу добровольческих частей, то есть Кёстрингу.

Лишь спустя несколько недель после вступления Кёстринга в должность я был вызван к нему в Егерхёэ под Лётценом. Полный напряженного ожидания, вошел я в рабочую комнату генерала, о котором так много слышал.

Первый наш разговор длился почти три часа. Вначале я должен был ответить на ряд конкретных вопросов. Генерал ставил их мне в приятной, спокойной форме: возникновение Дабендорфа, отношения с ОКВ/ВПр и с ОКХ; Власов и его сотрудники; перевоспитание и обучение в Дабендорфе, и многое другое. Генерал часто прерывал мои объяснения остроумно-едкими репликами, что ободрило меня говорить с полной откровенностью. Решился я указать и на возникшие в последние месяцы разногласия между генералом восточных войск и штабом в Дабендорфе.

Казалось, что старый знаток России уже всё знает и всё понимает. Затем, другим тоном, начал говорить он о своем опыте последних десяти лет. Он рассказал, что в 1941 году, по своем возвращении из Москвы, докладывал «фюреру» о корректном отношении с русской стороны к персоналу германского посольства после начала войны и на всем пути от Москвы на юг. Гитлеру так не понравилось это сообщение, что он в течение всего обеда ни разу не обратился к своему военному атташе. И никогда позже, добавил Кёстринг, главнокомандующий не выказал ни малейшего желания узнать его – Кёстринга – взгляды на текущие проблемы.

– Сталин, – заметил Кёстринг, – как и Черчилль, часто резко менял курс своей политики; Гитлер же никогда не изменит своей политики в отношении России. «Фюрер» заявил раз и навсегда, что он и не помышляет предоставить народам России независимость. Поэтому Русская Освободительная Армия останется фикцией.

Он, Кёстринг, получил подтверждение этого, когда принимал эту должность. Поэтому ему, как солдату, не остается, к сожалению, ничего иного, как подчиниться этой установке. Как генерал добровольческих частей он может лишь продолжать старания своего предшественника Гельмиха об уравнении солдат и офицеров этих частей с германскими военнослужащими:

– Я могу и я буду делать все возможное, чтобы обеспечить гуманное и корректное отношение к этим людям, борющимся на нашей стороне. Я буду стоять за их равенство с немцами. Я сделаю, что возможно, для восточных рабочих. Но этим уже и намечен предел моим действиям.

Несмотря на мое разочарование, я был поражен прямолинейностью и честностью этого человека: он был готов выполнить солдатский свой долг, полностью осознавая трагедию, в которую он был замешан. Позже я услышал о мерах, предпринятых им для улучшения положения добровольцев; эти меры выходили далеко за пределы данных ему инструкций.

Я нахожу, что его интуиция и опыт подсказывали ему «великороссийский» путь. И всё же он заявил, что во всех вопросах национальной политики он должен будет держаться установок Розенберга. Как и Власов, он считал, что после свержения большевизма (теперь уже – лишь теоретическая возможность) народы России должны получить право на самоопределение в рамках общеевропейского сообщества. Мы обсуждали эту возможность, когда я попытался найти с ним точки соприкосновения. Когда же я поднял вопрос – не подготовить ли встречу его с Власовым, Кёстринг отклонил это предложение:

– Власов стал пугалом для «фюрера» и господ на верхах ОКВ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Никто не сможет мне потом сказать: «И ты, Брут!» И ты, Кёстринг, зачарован этим русским. Лучше, если я его не буду знать.

Когда я позволил себе указать на популярность и на сильное влияние личности Власова на его соотечественников, он решительно возразил мне:

– Этому я не верю. В России военные никогда не были так популярны, как в Германии. Русские думают и чувствуют иначе. А факт остается фактом, что Гитлер не хочет ничего слышать о Власове. И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, – что нужно было бы, кстати, сделать еще в 1941 году, – то мы должны будем найти другого человека.

Здесь наши взгляды расходились. В моих глазах Власов был не просто одним из многих военных руководителей. Он стал знаменем. Он стал воплощением желаний и надежд миллионов людей, страстно стремившихся к лучшему порядку и к лучшей жизни.

Под конец Кёстринг заметил, что я могу всегда рассчитывать на его поддержку во всех военных вопросах, но он хочет оставаться вне какой-либо политической игры. На этом и закончился наш разговор.

В течение первой половины 1944 года я несколько раз имел возможность говорить с Кёстрингом. В апреле 1944 года полковник Герре передал майору Фёлькелю должность начальника штаба, при генерале добровольческих частей: он также просил о своем откомандировании на фронт.