Записки динозавра - Штерн Борис Гедальевич - Страница 31

Ишь, эликсир молодости… Сопли утри.

Уезжают. В комнату боязливо заглядывает Татьяна. Я даже не оборачиваюсь. Я злюсь на нее. Выбрасывать человека из окна – это, знаете ли…

– Тебе плохо, дед?

– Нет, мне хорошо.

– Ну чего ты сердишься, дед?

Молчу. Татьяна уходит. Наверно, ей в самом деле пора замуж. Наверно, она здорово обидела марсианина, если он даже не зашел попрощаться со мной… Впрочем, что я ему? Снежинки залетают в комнату через открытую форточку, а я пытаюсь сообразить, на чем мы завтра уедем домой, если наш автобус разбит? Опять же, зачем мне думать об автобусе, если я до завтра не доживу? Довезут как-нибудь.

Под моим окном прогуливаются Андрей Иванович с Тамарой Григорьевной, а гостиница не спит и подслушивает, как он признается царице в любви, вместо того чтобы тащить на все согласную царицу в койку. Но Андрей Иванович, как и всякий обстоятельный труженик перед очередным жизненным поворотом, должен оглянуться на свой пройденный путь и предварительно рассказать тащимой в постель даме «за свою жизнь», чтобы дама прочувствовала, что ее тащат в постель не просто так, а по-старомодному, с серьезными намерениями. Говорит он с царицей так, будто влез на трибуну – претендует на литературность (цитирует басни Крылова) и прикидывается этаким токарем высокой квалификации (так оно и есть, но ведь «токарь» еще не мировоззрение). Андрей Иванович знает, что от него всегда ждут рабочей правды-матки… спой, светик, не стыдись! Он ее и режет, иногда забывая, по какому случаю правда-то?

Свою правду Андрей Иванович начинает излагать не с детства, где был жуткий мрак, а с того, как после ремеслухи он пришел бритоголовым на какой-то железно-механический завод. В первый же день, не обращая внимания на шмыгающих по цеху крыс, на которых все с азартом охотились, и за счет перекуров, на которые Андрей Иванович не ходил, он выполнил полторы нормы. Мастер похвалил его:

«Молодец, Андрюха!»

Тогда польщенный Андрюха стал гнать за один проход сразу две операции и через неделю выполнил три нормы. Мастер промолчал, а ребята спросили:

«Ты что, парень, дурак? Решил все деньги заработать?»

«Нет… – наивно удивился Андрей Иванович. – Только на мотоцикл».

«Тебе мотоцикл, а нам расценки срежут!».

Но Андрей Иванович не внял голосу разума. Трудно было по тем временам быть бритоголовым рокером, объясняет он царице Тамаре. Впрочем, рокеров тогда в природе не существовало, головы брили от вшей, а мотоцикл он хотел купить не для того, чтобы пугать по ночам сограждан, а чтобы не ездить на работу пригородным поездом четыре часа туда и четыре часа обратно. Он пораскинул мозгами, реорганизовал рабочее место, приладил к станку две кочерги, чтобы не таскать, а катать обоймы, и к концу месяца заработал семь тысяч рублей старыми деньгами.

– Представляете, Тамара Григорьевна: семь тысяч рублей по тем временам! – возбуждается Андрей Иванович, вспоминая начало жизненного пути и забывая, зачем он этот разговор затеял. – Это же были бешеные деньги! Держи карман шире, – продолжает он. Его вызвал начальник цеха и разъяснил, что Андрей Иванович поступает нехорошо: что существует фонд заработной платы, и бухгалтерия такую большую зарплату не пропустит.

«Нехорошо, Андрюша!»

Тогда Андрюша отправился в бухгалтерию, хотя ему не советовали. В бухгалтерии он никогда не был. Шел с опаской. В этом слове ему чудилась большая строгая рыба, наподобие камбалы, которая лежит на дне и охраняет фонд заработной платы. И в самом деле: в бухгалтерии сидела толстая тетя, прикрывая спиной железный сейф. «Чего тебе нужно, мальчик?» Она выслушала жалобу Андрея Ивановича и сказала, что несовершеннолетним детям такие большие деньги выдавать на руки не положено.

«Пусть придет твой отец, я с ним поговорю».

«У меня нет отца», – ответил Андрей Иванович.

«Тогда пусть мать».

«У меня нет матери», – ответил Андрей Иванович.

«Значит, ты сирота… – с презрительной жалостью сказала рыба-бухгалтерия и задумалась: куда бы эту сироту сплавить. – Тогда иди в профком».

Профком находился напротив. В профкоме Андрей Иванович тоже никогда не был. Это слово напоминало ему надутого водолаза, который стоит на дне, пускает пузыри и охраняет бухгалтерию, которая охраняет фонд заработной платы. И в самом деле, в профкоме сидел дядя с чугунной водолазной шеей. Андрей Иванович тогда еще не знал, что подобные дяди называются «сталинистами». Дядя потребовал у Андрея Ивановича профсоюзный билет и строго спросил, почему после ремеслухи у него «не оплочены» членские взносы.

«А потому, – ответил Андрей Иванович, – что я не могу получить первую зарплату».

«Демагогия, – произнес загадочное слово дядя-сталинист. Потом он выпустил колечко дыма и постановил: – Получишь, оплотишь, тогда и приходи».

Андрей Иванович возразил, что получается типичный замкнутый круг, а дядя-сталинист ответил на это, что Андрей Иванович сильно умный и хочет ограбить советское государство, которое его выкормило.

Пока Андрей Иванович так ходил, тетя-бухгалтер и дядя-сталинист посовещались с комсомольским вожаком и срезали Андрею Ивановичу расценки задним числом – так, что получилось, что он заработал денег ровно в семь раз меньше.

«У него отец был когда-то врагом народа, подсказал комсомольский вожак. – Ему и этого много».

Тогда Андрей Иванович стал у своего прокатно-раздолбного станка и заплакал. Ему было всего пятнадцать лет, счастливый возраст. Весь цех на него смотрел, даже крысы перестали шуршать и задумались. Но Андрей Иванович плакал последний раз в своей жизни. В тот день он поклялся у своего первого станка:

«Но пасаран! Они через меня не пройдут, эти дяди и тети! Они не будут ездить на мне и оформлять на себя мои рационализаторские предложения. Они мне будут платить сполна из фонда собственного кармана».

С тех пор он сменил более тридцати заводов, объясняет Андрей

Иванович, предъявляя под моим окном царице Тамаре свою замусоленную трудовую книжку старого образца. Эта книжка раза в два толще обычной из-за дополнительных вкладышей, объясняет он. Печати некуда ставить. Сполна расплевавшись с очередным водолазом, он забирал трудовую книжку, переходил через дорогу на соседний завод и говорил там в отделе кадров:

«Хочу хорошо работать».

Что ж, токари везде нужны.

Но как только Андрей Иванович начинал хорошо работать и перевыполнять план, перед ним, как черт, возникал очередной народный академик, похожий на того самого Трифона Дормидонтовича, из-за которого царица Тамара получила сегодня от Деда строгий выговор. Появлялся и не давал работать.

– Вы спрашиваете, Тамара Григорьевна, кто же он такой, этот Трифон Дормидонтович? Да вот же он! Собственной персоной, легок на помине! – распаляется Андрей Иванович, указывая трудовой книжкой на забытого всеми Степаняка-Енисейского, который пешочком возвращается из Дома ученых и опасливо обходит Андрея Ивановича.

– Жизнь и деятельность трифоновдормидонтовичей мне глубоко интересна, как типичное явление современности! – гремит Андрей Иванович на все Кузьминки. – Их жизненная цель – ничего не делать, но делать видимость. Крысы! Они пробрались везде и всюду – в сельское хозяйство, на производство, в науку и так далее. Я их терпеть не могу, этих болтунов и показушников!

– Що то з ним? – спрашивает полтавский сержант у синей дамы, выглядывая из гостиницы на шум.

– В милиции трифоныдормидонтовичи тоже есть! – немедленно отвечает сержанту Андрей Иванович. – Я это говорю с полной ответственностью от имени рабочего класса, хотя трифоныдормидонтовичи есть и у нас – всякие там передовики-хитрованы. У меня глубокий антагонизм к трифонамдормидонтовичам! С пятнадцати лет я объявил им войну, но воз и ныне там. Нет, я не устал, ни один из них не прошел через меня, я их всех подорвал… Но рядом? Но по бокам? На флангах?