Записки динозавра - Штерн Борис Гедальевич - Страница 19

– Водку давай! – опять командует Дроздов и спешит к милиционерам с новой бутылкой.

Первая, значит, уже распита. Лихо!

Мое внимание привлекает поведение Михаила Федотовича…

– Ну куда ты прешь в рыбу со своими лыжами?! – ору я.

Телевизионщики заодно снимают и меня, орущего из разбитого автобуса, и Андрея Ивановича, который на своем горбу тащит толстого сержанта к «Икарусу», и Дроздова, щедро вливающего водку во второго милиционера, и старого десантника Михалфедотыча – он мастерит носилки из лыж и палок, а я на него ору. Они снимают даже подозрительную дрезину с железнодорожником, которая уносится на станцию за пивом. Теперь мне ясно, что этот железнодорожник никакой не дьявол, а обычный железнодорожник, – уважающие себя дьяволы за пивом не бегают, а спокойно идут.

А это что?!

Я вижу, как из тоннеля выезжает наш черный «ЗИМ»…

Вид у «ЗИМа» такой, будто его где-то приподняло та й гепнуло, к тому же он припадает на задние колеса под тяжестью четырех серий «Звездных войн» в своем багажнике. Значит, благотворительные сеансы состоятся при любой погоде на радость всем крекерам-брекерам из Кузьминок, Печенежек и окрестностей.

Из «ЗИМа» выскакивает обеспокоенный Павлик, за ним, извиняюсь за пошлость, уже осчастливленная им где-нибудь на аэродроме в вертолете царица Тамара, за ними – ревизор Ведмедев.

Я готов плясать!

Все живы и невредимы! Я-то за них волновался, а сейчас понимаю, что эту гоп-компанию никакой черт не возьмет и смерч не утащит. Но и это еще не все: из «ЗИМа» появляется нечто совсем уже неуместное в этой ухе из рыбы и разрезанных автогеном машин между Кузьминками и Печенежками – сам дьявол во плоти, преследующий меня с утра на проспекте, в лесу и дома телефонными звонками – старикашка в смушковом пирожке.

Этот здесь при чем?

Оказывается, последние слова я пробормотал вслух, и пьяненький Оля Белкин отвечает:

– Который? А, этот… Этот везде «при чем». Знакомьтесь: профессор Степаняк, он же Енисейский… Привет, профессор! – приветствует Оля и чуть не выпадает из автобуса. – Он же народный дантист, он же писатель-фантаст, он же Тунгусский метеорит. Куда ни сунься, везде он. Он даже однажды либретто для балета написал. Да! Р-рыголетто. А сегодня он кинокритик.

Я недоумеваю.

– Впридачу к «Звездным войнам». В нагрузку, – объясняет Оля. – Будет перед сеансом кино объяснять, чтобы мы все правильно понимали. А вы думали! А что вы думали – статью против Степаняка-Енисейского?! Да он вас измором возьмет…

Оля еще что-то говорит, но я уже плохо слышу. Пусть он позовет

Дроздова с бутылкой водки, чтобы оказать помощь мне… потому что я, кажется, теряю сознание.

Из обморока я выхожу от вкуса водки во рту и от грохота низко пролетающего вертолета перед бетонным въездом в Кузьминки, привалившись к марсианину на заднем сиденьи «ЗИМа». Космонавта уже совсем раздели: свой генеральский китель он подложил мне под голову, а шинель накинул на плечи Татьяне. Татьяна расположилась рядом с Павликом и разглядывает мой наган.

– Осторожней! – слабо вскрикиваю я.

– Не беспокойтесь, я вынул патроны, – успокаивает Космонавт.

– Дед, как ты себя чувствуешь?

Татьянину норковую шубку в рыбьей чешуе отдали, наверно, Оле Белкину, а в меня влили водку, погрузили в «ЗИМ», как мешок с картошкой, и приказали Павлику гнать в Кузьминки, пока я концы не отдал. Остальные сейчас грузят зеркальных карпов в подорванный автобус, а потом будут тащить его на буксире за автобусом Центрального телевидения.

– Мне это приснилось?

– Что именно? Дождик из рыбки? – спрашивает Космонавт и внимательно заглядывает в мои зрачки. – Ничего страшного, обычное дело… шаровая молния, звуковые эффекты. Вы молодцом держались! Помните, что случилось с соратником Ломоносова? Тоже, вроде вас, был академиком, но ему с молнией не повезло.

Навстречу нам к переезду с воем проносится пожарная машина, за ней поспешает «скорая помощь». Всем зимой рыбки хочется. Вертолет возвращается, делает круг над нами и опять улетает в Кузьминки.

Куда они меня везут, вдруг с подозрением думаю я. Зачем марсианин мне зубы заговаривает? Сказал бы просто: «Испугался я за тебя – ты, старый черт, чуть Богу душу не отдал!» А соратника Ломоносова академика Рихмана я хорошо помню. Могу даже соврать, что был лично знаком. Не были они соратниками, все это школярские мифы. Просто терпимо относились друг к другу, а это уже много. Вообще-то, я люблю всякие «напримеры» из истории отечественной науки, но мы куда-то не туда едем…

Вот они где, настоящие дьяволы! Решили заманить меня!

– Стой! – командую я Павлику. – Заворачивай оглобли! Направо! К гостинице, мимо трубы!

Павлик знает, когда со мной лучше не связываться, и с неохотой заворачивает к гостинице. Космонавт с Татьяной переглядываются, но тоже помалкивают, чтобы не нервировать меня. Они собрались везти меня в кузьминкинскую больницу… Не на того напали! Хватит с меня, хватит… Лечиться не буду, умру так.

– Ладно, – соглашается Космонавт. – Не хотите в больницу – не надо.

Но пока я с вами – умереть не дам.

Вот это мужской разговор. Пытаюсь вспомнить его газетную биографию… Женат он или нет? Мне бы такого зятя.

Проезжаем мимо трубы на пустыре Это все, что осталось от нашей лаборатории лучевой защиты – пустырь да труба. Летом и трубу снесут. Впрочем, кроме трубы, от нашей лаборатории осталось мемориальное кладбище, а на кладбище – восемнадцать невинных душ, захороненных в свинцовых гробах. Там все… и моя жена, и Танькина мама, и Танькин отец. Беда! Беда состоит в том, что любую защиту от чего бы то ни было всегда создают беззащитные люди, и эта защита становится защитой для других людей, но не для самих создателей защиты.

Беда.

С мыслями о том, как давно это было, уже проехали трубу, а там, за новым универсамом – гостиница. В универсаме выбросили что-то заморское, собралась приличная очередь, которую Татьяна высокомерно не замечает, чтобы не компрометировать себя перед Космонавтом, хотя ей очень хочется знать «что дают?»

– Валенки продают, – удивляется Космонавт. – Давно не видел валенок.

– Белые, – подтверждает Павлик. Он все время какой-то задумчивый.

Татьяну осеняет:

– Дед, тебе надо купить валенки!

– С галошами, – соглашаюсь я.

Проезжаем мимо громадной афиши о предстоящих «Звездных войнах» со вступительной лекцией известного кинокритика Степаняка-Енисейского.

Вот и гостиница.

Ее фасад украшает чеканный алюминиевый герб города Кузьминок: ладонь и ядерный клубок с химически безграмотными электронными орбитами. Рисуют, сами не знают что! Судя по орбитам, на гербе изображен атом лития, но из лития цепной реакции никак не получится – это Я вам говорю. Впрочем, на этом фасаде во все времена висело много всякого вранья – и мелкого, и фундаментального. Подозреваю, что после моей смерти у местных властей опять не выдержат нервы, и они опять изувечат фасад, увековечив мою персону гранитной мемориальной доской. Изувечат, увековечив. А потом не будут знать, как объяснить интуристам, почему академик Невеселов столько лет после войны жил в кузьминкинской гостинице и простуживал поясницу в дворовом дырявом клозете, хотя имел в Москве утепленный туалет с комфортабельным унитазом. Да так и не смогут объяснить, зачем на знаменитой сессии ВАСХНИЛ я в коридоре около урны привселюдно показал академику Пэ огромную дулю и, не возвращаясь в московскую квартиру, удалился в Кузьминки в добровольную ссылку. Признаться, я ожидал немедленного ареста, но всесильный сателлит народного академика Эл почему-то промедлил… возможно, последний оставшийся и предъявленный ему в пользу генетики научный аргумент из трех пальцев ошеломил его и заставил задуматься.

Ошеломил?… Вряд ли.

Заставил задуматься?… Нет, невозможно.

Наверно, все-таки дело в том, что я не состоял в ихнем ведомстве, а работал на стыках сразу нескольких державных интересов. Для моего ареста им сначала нужно было вычислить мои связи и связи моих покровителей – а это время. Так или иначе, но академик Пэ промедлил, а академик Эн, как тот артиллерийский командир, обругав меня последними словами, успел позвонить кому следует и объяснить: что, мол, с дурака возьмешь!