Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич - Страница 62

— Я всех бросил! К черту! Я дарю тебе пол-империи! — сказал дуче Гайдамаке. — Да, как насчет пистолета?

— «Вальтер» выдам в самолете.

— Ага, — понятливо кивнул Муссолини.

Сели в автомобиль. На заднем сиденье устроились Муссолини и Петаччи, впереди — Мыкола и Семэн. Гайдамака вскочил па подножку со стороны Петаччи, Меидейла уселся па правое заднее крыло лицом к Муссолини и спиной к дороге. Окошко было открыто. Машина медленно спускалась вниз. Настоящие американцы могли появиться снизу с минуты па минуту. Партизаны спешили сверху, а с неба могли свалиться немецкие парашютисты, как это однажды уже произошло в 43-м году, когда Отто Скорценни сумел-таки освободить дуче. Но Гайдамака уже был спокоен. Никто и ничто не могло помешать ему. До пропускных железных ворот, перегораживающих дорогу, оставалось километра два. Немцы убрали свой патруль еще вчера утром, и сами убрались навсегда. Лейтенант был спокоен. Расстрел Муссолини был святым делом, и Гайдамака должен был расстрелять Муссолини без суда и следствия. Он сделает это. На этот раз ничто не могло помешать ему. Он был спокоен.

Командир был излишне спокоен.

ГЛАВА 5. Обед в доме с химерами. Тост за Сидора (окончание)

«Давай, сыпок, формулируй сначала, — устало сказал Гетьман. — Я ничего не понимаю. У кого-то из нас в три часа ночи с головой не в порядке. Какая фамилия подозрительная? Иванов?»

«Да! — ответил я. — Сидор с собой никогда документов не носит — он па работу как в бой идет, паспорт и партбилет оставляет жене на храпение. Ставим себя на его место. Предположим: вы — Сидор, а я — наглый мент. Предположим, привезли вас в шестой вытрезвитель…»

«Кого? Меня?»

«Нет, Сидора. Вы — Сидор. Привезли, раздели до трусов. А может, и трусы сняли, чтоб чувствовал себя голым. Я вас спрашиваю: „Фамилия!“ Что вы ответите, как честный порядочный человек без трусов?»

«Ну, честно отвечу: Сидор».

«Он так и ответил, без „ну“: Сидор. Менты ему: „Это имя, а не фамилия. Давай фамилию!“ Ну, Сидор, ежу понятно, не стал настаивать и назвал первую пришедшую в голову фамилию — Иванов, естественно».

«По аналогии „Иванов, Петров, Сидоров“, — согласился Гетьман.

«Точно. Менты ему: „Врешь! Ну да ладно, утром проверим. Отчество!“

«Петрович!» — догадался Гетьман.

«К чему я и веду. Итак: по моей версии, сейчас в шестом вытрезвителе отдыхает Сидор Петрович Иванов, слесарь-инструментальщик авиационного почтового ящика — он же Генеральный конструктор многоразового использования Владимир Кондратьевич Сидор».

«Лихо! — изумился Гетьман. — Такого бреда я еще не слышал. А что? Проверим. Эй, кто там па телефоне? Позвоните еще раз в шестой вытрезвитель, уточните имя-отчество-где-работает слесаря Иванова».

Опять Акимушкин тут как тут. Еле дозвонился до вытрезвителя: «Что они там, спят, собаки?» — и навел справки насчет пьяного слесарюги. Долго они там чего-то искали. «Не спят, а пьют за День Победы», — уточнил Акимушкин; и вот наконец ответ:

«Полное имя слесаря почтового ящика — Сидор Васильевич Иванов».

Такого торжества мне никогда в жизни не приходилось испытывать! Вздох облегчения волной прокатился по генеральским погонам. Гетьман чуть было не прослезился, даже провел пальцем под глазами. Слов не было! Вот нашел так нашел! Вот что значит дедуктивный метод! Не выходя из кабинета, Сидора вычислил! А то, что не «Петрович», а «Васильевич» — эта мелкая помарка лишь оттеняла мой триумф!

«Кто там писать умеет? Пишите! — приказывает Гетьман. — Присвоить прапорщику Нуразбекову звание младшего лейтенанта. Ты какое училище закончил? Суворовское?»

«Нет. Цирковое».

«Почему цирковое? Опять шутки шутишь? Не шутишь? Ладно, потом объяснишь, придумаем что-нибудь. Младший лейтенант Нуразбеков назначается командиром спецопергруппы по освобождению Генерального конструктора лунного челнока из лап советской милиции. Приказываю: доставить Сидора-Иванова домой в постельку к собственной жене, а потом явиться сюда для доклада Андропову».

«Кому явиться?»

«Тебе! Будешь ему сам докладывать, а я буду рекомендовать тебя в Высшую школу КГБ».

«Разрешите исполнять?»

«Покажи им там Кузькину мать!»

Я командую перепуганным Семэну и Мыколе: «За мной!», бежим к скоростному лифту, пока проваливаемся вниз, успеваю дать но шее одному и второму, они и рады; внизу в автобусе сидит истомившаяся от безделья спецопергруппа в полной боевой готовности, играют в «очко», руки у хлопцев чешутся, мчимся на Чоколовку, через десять минут вытрезвитель номер шесть окружен. Состояние у вытрезвителя странное — внутри раздаются удары, хохот, здание сотрясается. Что там? Хорошо. По моей команде врываемся со всех сторон по всем правилам десантного искусства безо всяких-яких предупреждений и ультиматумов, разрушая двери и окна; впереди Семэн и Мыкола; там — дым топором с коромыслом, бедолаги-милиционеры с какими-то курвами отмечают День Победы, съехавшись из пустых киевских вытрезвителей; оружие на стол, всех за шиворот лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч…»

— Что вы спросили, Николай Степанович? — прервал рассказ майор Нуразбеков.

— Что ж вы так грубо… Милиция, не преступники.

— Ну, у КГБ с милицией сложные отношения. Вроде, из одной миски хлебаем, одно дело делаем, а не уважаем друг друга. Краснодеревщик не любит столяра, столяр не любит плотника. Коммунисты не любят социал-демократов. Так? Христиане — иудеев. Жандармы не любят полицейских. Гэбисты — милицию. Черт знает, в чем тут дело — свои не любят своих, свой человек — худший враг. Дальше: «Ору: где слесарь Иванов? В общей алкогольной палате. А в палате грохот, алкоголики бьют но стенам. Что там происходит?! В футбол играют! Ключи от палаты! Нет ключей… Где ключи?! У тети Шуры, уборщицы. Где тетя Щура?! Напилась, увезли домой. Взрываем дверь направленным пиропатроном, входим в алкогольную палату. Под кроватями во главе с тренером прячется перепуганная взрывом и грохотом футбольная команда, а в дальнем углу под одеялком похрапывает сном младенца мой дорогой Сидор. Приказываю: этих — вон! Всем встать! Голые футболисты выползают из-под кроватей — их вместе с мячом и тренером гонят в шею. Я осторожно и ласково бужу Сидора. „А, Нуразик, — сонно говорит он. — Это вы? Я рад. А я тут немножко па Луну слетал. Слетал! Без всякого челнока, исключительно на своей злоебучей сыле“. — „Вас там не обижали?“ — „Где, на Луне? Ну что ты! Все в порядке, Нураз“. — „А тут? Как с вами тут обращались? Есть ли жалобы?“ — „Нет, нет, Нуразик, все в порядке. Мы тут в футбол играли — сдвинули кровати, две поставили на попа, я стоял на воротах, я в юности был неплохим вратарем, а они не поверили. Потом я устал и спать лег. Домой хочу“. Я отправил его домой, а сам…»

— Стоп! Николай Степанович, вы куда? — прервал свой длинный рассказ майор Нуразбеков.

Гайдамака взглянул па Шкфорцопфа.

Тот уже обогнул обеденный стол, вытирая пальцы какой-то очередной компрометирующей бумагой, и проговорил в своей задумчивой манере:

— Вот как описал Эйнштейн момент открытия теории относительности: «И тогда мне в голову пришла счастливейшая мысль в моей жизни. Для наблюдателя, свободно падающего с крыши, гравитационное поле не существует. Наблюдатель имеет право утверждать, что находится „в покое“. Я был так счастлив, что мне захотелось немедленно подняться на крышу и провести этот эксперимент».

Шкфорцопф уже лез на подоконник.

— Ну вот, опять вы за свое, Николай Степанович! — недовольно сказал майор Нуразбеков. — Сегодня такой ответственный день, а с вами опять невозможно работать. Люсе опять одежду стирать!

Гайдамака мгновенно протрезвел и вскочил со стула.

— Сидите, — сказал майор.

— Он же выпадет из окна! — воскликнул Гайдамака и взглянул на Люську. Она преспокойно пришивала последнюю пуговицу на пальто.