Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Штерн Борис Гедальевич - Страница 6

ГЛАВА 8

ПРЕДИСЛОВИЕ (окончание)

НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ ПО ПОВОДУ РОМАНА «ЭФИОП»

Один хороший писатель справедливо сказал о литературоведах: «Если какой-то сукин сын умеет писать рассказы, пoвести и романы, то почему он их не пишет, а обучает этому других?» Поэтому, испытывая неприязнь к литературоведческим разборам и ко всяческим литературным условностям, автор решил не мудрствовать лукаво и привести несколько фраз из чернового эпилога «Войны и мира», подставив вместо реалий 19-го века реалии века 20-го.

Автору хотелось, чтобы читатели не искали в его книге того, чего он не хотел или не умел выразить, и обратили бы внимание на то, что он хотел выразить, но на чем (по условиям произведения) не считал удобным останавливаться.

Что такое «Эфиоп»? Это не «фаллическо-фантастический рoман из жизней замечательных людей», как он определен в подзаголовке для привлечения внимания неискушенного читателя, — хотя обмана в подзаголовке нет. (Жена автора, прочитав черновой вариант романа, удивленно спросила: «Ты, кажется, сексуально озабочен?», на что автор ответил: «Не так, чтобы. Я просто отрабатывал заявленный издательству „Терра фантастика“ подзаголовок».) Еще менее это историческая хроника. «Эфиоп» есть то, что хотел и смог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось. Такое заявление о пренебрежении автора к условным формам прозы — даже к фантастике, даже к «химерной прозе» (как говорят на Украине) — могло бы показаться самонадеянностью, если бы не история русской литературы, которая не только представляет много примеров отступления от условной формы, но не дает даже ни одного примера противного.

О характере времени в романе. Как стало ясно из общей теории относительности, дискретность (прерывистость) пространства-времени может приводить в ряде случаев к разрывам времени, к появлению переплетающихся пространственных структур, напоминающих скрученные спирали ДНК, которые тут же начинают реплицироваться (размножаться) и создавать новые себе подобные (но не идентичные) пространственно-временные структуры, то есть создавать все новые и новые миры и реальности. Появилась наука о генетике пространства-времени, и поэтому никто, в том числе и литературоведы, уже не могут игнорировать эту науку, — потому что и литературный текст (особенно в «большом» произведений) представляет собой генетический процесс соединения слов в отдельные фразы и процесс переплетения и размножения — гефраз в окончательную форму романа. То же в музыке нетика звука. То же в живописи — генетика цвета.

В «Эфиопе» не упоминается ни одной конкретной даты, кроме одного конкретного дня, месяца и года — 2 июля 1904 года. Именно в этот день наступил кризис в болезни Чехова и, как удалось выяснить исследователям Акимушкину и Нуразбекову, произошел пространственно-временной сдвиг, который привел к встрече на Графской пристани генерала Врангеля и поэта Окуджавы, заставил психоаналитика Фрейда совершить путешествие в страну Офир, а начинающего писателя Хемингуэя выйти на боксерский ринг против графа Толстого, превратил поэта Гумилева в орнитолога Шкфорцопфа и привел его к открытию лунного купидона и симбиозной теории возникновения человека, забросил «Супер-Секстиум» с лазерным принтером в дореволюционную Одессу, а велосипедиста Гайдамаку — во времена Ильи Муромца, и т. д. Акимушкин и Нуразбеков впервые наблюдали явления генетических сдвигов пространства-времени, — более того, непосредственно участвовали в них. Разве не интересно узнать, о чем говорили в пиццерии напротив Венецианского дворца Махно и Муссолини? История этого научного открытия живо напоминает историю создания специальной теории относительности Эйнштейном или открытие структуры гена Уотсопом и Криком.

Известные имена исторических лиц: Врангель, Окуджава, Фрейд, Черчилль, Махно, Муссолини и др. — суть не только названия действующих лиц. Известные нам Врангель и Окуджава не могли в известной нам реальности разговаривать о чем бы то ни было на Графской пристани в Севастополе; но о чем они говорили в реальности С(ИМХА) БКР Й(ОСЕФ)?

Или в реальности А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ? Что касается реальности Акимушкина-Нуразбекова, то везде, где в романе говорят и действуют исторические лица, автор не выдумывал, а пользовался материалами Н. Н. Нуразбекова из архивов КГБ, заглавия которых автор не находит надобности выписывать здесь, но которые всегда может предъявить.

Об употреблении иностранных языков в русском сочинении автор объясняет в 6-й части романа. Употребление в русском сочинении украинского языка не требует никаких дополнительных разъяснений, любой читатель убедится в этом, открыв русско-украинский словарь: «абажур — абажур, авиация — авiацiя, агроном — агроном». Какой русский не понимает слов «ставок, бачить, чуеш» или выражений «Маемо те що маемо», «Набрали солi, як дурни мила», «Рибу, птицю, молодицю беруть руками»?

И еще о принципе относительности в литературе. «Когда я понял, — рассказывал Эйнштейн, — что человек, летящий с крыши, остается неподвижным относительно здания, во мне все оборвалось, со мною говорила сама Природа, мне захотелось залезть на крышу и провести этот эксперимент». Эйнштейн так и не прыгнул с крыши, чтобы проверить теорию относительности, но в литературе, на бумаге — бумага все стерпит — почему бы не прыгнуть с крыши?

Vale et mihi favere! [Будь здоров и благосклонен ко мне, читатель! (лат.)]

ГЛАВА 9

НЕ СЕРДИСЬ НА СУДЬБУ,

Из офирских впечатлений Грязного и оборванного Сашка Гайдамаку Гамилькар увидел ранним утром на Графской пристани. Хлопчик сидел прямо на мостовой, вспоминал свой итальянский «Кольнаго», реквизованный батькой Махно, играл на отцовском аккордеоне и в полной безнадеге пел на мотив «Яблочка» частушки собственного сочинения. Впрочем, хлопчик ничего не сочинял, он пел то, что видел, а в своей восьмилетней жизни, где год засчитывался за три, Сашко многое успел повидать. Однажды под его аккордеон на станции Блюменталь, что рядом с Екатеринославом, махновцы заживо сожгли в паровозной топке здоровенного попа в сутане, а Сашку за музыку отвалили щедрый гонорар — соломенный брыль картошки и полный стакан самогона.

Но здесь, в Севастополе, никто не собирался платить за музыку, хотя вчера на закате солнца сам Верховный Главнокомандующий, худой и долговязый, как коломенская верста, в черной верблюжьей бурке, с тонкими усиками, похожий на чеченского вождя Джохара Дудаева, прошел мимо Сашка, оглянулся сверху вниз, отбросил па хлопчика косую длинную тень и, помахивая нагайкой, пробормотал:

— Qu'est-ce qu'il chante?[25]

«Этот может заплатить», — подумал Сашко и запел:

Врангель щелкнул золотым портсигаром, закурил, постоял, послушал и увидел в этом хлопчике не просто хлопчика, а некий символ.

— А ну заграй «Интернационал», — провокационно заказал Врангель.

Сашко заграв. Врангель послушал.

— Voila, Boulate Chalvovitch, c'est votre romantisme fangeux de la guerre civile![26] — сказал черный барон, показывая на хлопчика рукояткой нагайки кому-то из людей своей многочисленной свиты в бурках, папахах, фуражках и офицерских шинелях. Потом Врангель сел на заднее сиденье черного лакированного «Russo-Balt'a»[27] и, устраивая свои непомерно длинные ноги под подбородком, передразнил этого Boulat'a Chalvovitch'a[28] тоже на французском, но с кавказским акцентом: «Les commisaires en casques poudre Se pencheront vers moi sans mot».[29]