Реквием по Сальери - Штерн Борис Гедальевич - Страница 3

И все это конечно в рамках Закона и портрета Чайковского; иначе Боже упаси! — за кого вы Моцарта принимаете?

В общем, Антонин Иваныч со своими соцнакоплениями и неподвижностью просто-напросто младенец перед Валерьяном Амадеевичем! А с госпожой Галопирующей Инфляцией у Моцарта будет разговор особый — ее бурное появление и бешеные скачки на балетной сцене Моцарта не пугают. Захочет Валера — и уедет в Веймар по приглашению самого Иогана Баха, пересидит, переждет, сыграет у него на органе прелюдию из какой-нибудь фуги 1-го тома «Хорошо темперированного клавира»; захочет — пригласит в Москву белоэмигранта Рахманинова, попьет с ним водки из тульского самовара, а потом махнут с рок-концертами по российским городам и весям, никакая Инфляция не угонится.

Кто бы не клюнул на месте Моцарта?

Еще бы! Хоть Валера у нас и постмодернист, и соцартист, и митек, и витек, и в сторожах, и в котельных, и в диссидентах кантовался, — но вот освободилось Потертое Кресло у рояля Чайковского, и он, Моцарт, наконец-то оказался при Деле. А главное Дело для Моцарта — какое?.. Конечно же, Музыка — Святая Музыка! Пусть ты хоть демократ, либерал или, допустим, патриот, пусть даже бывший коммуняка или, еще хуже, человек любой национальности, но здесь, в этом Кресле, ты должен пахать и сеять на ниве Музыкальной Культуры — культурку надо поднимать, ядрена вошь, а то здесь у нас полная целина, в балет приходят с семечками и с мороженым, сволочи! как сказал бы старенький Михалыч.

И Моцарт начинает пахать и сеять, Моцарт наступает на горло собственным кантатам и ораториям, сонатам и симфониям, операм «Дон Жуану» и «Волшебной флейте»; Моцарт готовит презентацию похоронно-акционерного общества «Реквием» и лишь иногда вздыхает и жалуется друзьям — Людвигу Бетховену, Францу Шуберту и Ференцу Листу, когда те боязливо заглядывают на самовар в ЦДКомпозиторов:

«Ну нету, нету у меня времени для „Свадьбы Фигаро“! — жалуется Валера, наливая старым друзьям из самовара и бренча пальцем по одинокой клавише. — Все дела, дела, дела… Не знаете ли, ребята, где достать приличный труп для образцово-показательных похорон?.. Думайте, думайте для вас же стараюсь — больных и пьющих! Поверите ли, братцы — начинаю раздваиваться! Фигаро — тут, Фигаро — там! Застрелиться, что ли?..»

И недвусмысленно поглядывает на двустволку Петра Ильича Чайковского.

«Что говоришь, Валера?.. — переспрашивает Людвиг Бетховен, приставляя ладонь к уху. — Извини, не расслышал… Повтори последнее слово.»

Бетховен почти совсем оглох (кто сказал, что гений и уголовщина несовместимы — уже в перестроечные времена Бетховену в пересыльной тюряге уголовники барабанную перепонку перебили), но зато он в той же пересылке написал свою знаменитую 6-ю симфонию и сейчас взялся за 7-ю. А Шуберт с Листом — первый в подвале, второй на чердаке — все пишут, пишут, пишут и пишут нотные закорючки на разлинованной бумаге, и нотной бумаги им не хватает! Слышите, спонсоры: ШУБЕРТУ И ЛИСТУ НЕ ХВАТАЕТ НОТНОЙ БУМАГИ!

А нотная бумага (для тех, кто забыл или никогда не видел) выглядит так:

__________________________________

__________________________________

__§_______________________________

__________________________________

__________________________________

Шуберт уже написал 600 (шестьсот, ШЕСТЬСОТ!) романсов на стихи Гете и Шиллера, и сейчас взялся за «Прекрасную мельничиху»; а Лист — тот вообще создает новое направление в пианизме: придает фортепиано оркестровое звучание, превращая его (фортепиано) из салонно-камерного инструмента в инструмент для массовой аудитории, применяя при этом принцип МОНОТЕМАТИЗМА — слышите, спонсоры?.. где вы еще такое слово услышите, — как сказал бы старенький гардеробщик: МО-НО-ТЕ-МА-ТИЗ-МА!

Так что зря Валера ребят спаивает, их даже на чистом спирте «Рояль» не проведешь — проспятся, выйдут из запоя и опять начнут писать Музыку с Большой Буквы и жалеть Моцарта (почему бы и не пожалеть?): «Ну нету, нету у Валеры времени для „Свадьбы Фигаро“! Для нас же старается! Раньше мы водку где пили? По чердакам да котельным, а сейчас? В Доме Композиторов из тульского самовара Чайковского!»

Но и Моцарт жалуется и вздыхает с некоторой долей лицемерия — Дела-то у него идут неплохо; и на двустволку посматривает, отлично зная, что она не стреляет. Ну нету, нету у него времени для «Дон Жуана», занят он презентацией похоронного общества, для вас же старается, раздваивается, наступил на горло собственным Донжуану и Фигаро, жалуется, не понимает, что он — Моцарт, а не хрен с бугра!

МОЦАРТ!

Что он — гений, что МОЦАРТ должен быть выше всего этого, а получается все наоборот — ВСЕ ЭТО выше его, Моцарта. Не понимает Моцарт, что он собственными руками убивает в себе Моцарта — уже убил! Что все это Сальери нарочно подстроил, чтобы отомстить ему: на, бери, садись в это хренниковое Кресло — это же не кресло, а электрический стул, друг-Моцарт. Здесь ты сам себя и убьешь, Валера. Сам на собственном горле замкнешь провода и не напишешь ни первой, ни второй, ни какой симфоний, а сгинешь, как сука, на этом потертом месте, и не будет Моцарта, будто и не было. Найдутся добрые люди и спросят: «А кто он такой — Моцарт? Бетховена знаем, Шуберта, Листа знаем, а Моцарта — нет.»

А Людвиг ван Бетховен приставит ладонь к уху и переспросит: «Что вы спросили?.. Не расслышал, извините.»

«Моцарт, спрашиваем, кто такой? — обозлятся добрые люди. — За что деньги плочены? Что этот пресловутый Моцарт такого сделал?»

А Франц Шуберт пожмет плечами: «Не помним… Не знаем… Нету такого… И никогда не было.»

И тогда Ференц Лист вздохнет и поправит: «Был Моцарт, да весь вышел.»

Вот до чего додумался хитрый Сальери — убить Моцарта медленной и мучительной смертью его же собственными руками, безо всякого цианистого калия.

И вот однажды Антонин Иванович, наблюдая из своего прекрасного далека за раздвоением и смертью Моцарта, которую сам же подстроил, очень развеселился и решил отметить это событие, помянуть Моцарта добрым словом, все же Моцарты умирают не каждый день. Купил бутылку относительно дешевого китайского спирта, включил телевизор и сел за старенький клавесин своей юности, что на его даче в Перестройкино. Смотрит себе футбол «Спартак» «Тмутаракань», наливает рюмашку, наигрывает «Чижика-пыжика» и душевно отдыхает — что старику еще надо?

Выпил рюмку, выпил две…

Чувствует: закружилось в голове, а в животе что-то не тово… Спирт какой-то плохой попался… То ли древесный, то ли метиловый (что-то китайцы не в себе в этом деле, авторучки не в пример лучше делают). Короче, выпил Сальери на всякий случай третью рюмку, не досмотрел первый тайм и… как говаривал его великий тезка, Антон Павлович Чехов: «Лег на диван и… помер»

Занавес медленно-медленно опускается

Антракт

Зрители бегут в пустой буфет,

где, кроме китайского спирта, ничего не наливают.