Дракон Золотого Руна (СИ) - Башибузук Александр - Страница 31

— Лампы… — рыкнул лекарь и вежливо, но уверенно отстранил меня от стола. — Прогуляйтесь на воздухе капитан.

Я успел мельком увидеть алую россыпь десятка ран покрывающих, грудь, живот и бок мальчишки и закусив до крови губу выскочил на палубу. А затем просто стоял у фальшборта и тупо, без всяких мыслей, смотрел на черную воду. Что тут скажешь? Виноват только я. Какого хрена потянул мальчишек за собой? Видел же дурень, что такое лицедейство им не по силам. Млять, и это даже не покушение, обычная бытовуха, матросская поножовщина. Глупо?то как!!! Сука, остается только надеяться на чудо, хотя… хотя, я в чудеса и не верю…

— Капитан… — позади послышался голос лекаря.

Обернулся и увидел в протянутой руке Самуила ланцет.

— Ты уверен?

— Я не ошибаюсь капитан. Его уже исповедали. Пробиты легкие, печень и желудок. Я бессилен. Иост умрет не сразу, но его последние часы будут подобны адским мукам. Если хотите, я сам…

Я молча взял ланцет из рук и шагнул в каюту. Иост лежал без сознания, с мертвенно бедных губ слетали легкие, едва слышные стоны.

— Ну что мальчик мой… — я присел рядом и оттер с его лба ледяную испарину. — Вот все и закончилось…

— Монсьор… — Иост неожиданно пришел в себя. — Монсьор… я… я подвел вас…

— Ты прожил жизнь настоящего благородного кабальеро. Нет тебе ни в чем упрека.

— Правда?..

— Чистая правда, дамуазо Иост Геккерен. Яви мне свою последнюю просьбу. Клянусь всевышним, я выполню ее.

— Нет ее… — едва слышно прошептал Иост.

— Может разыскать и помочь кому?нибудь из твоих родных?

— У меня были только вы… и я счастлив был вам служить…

— Благодарю тебя дамуазо за службу. А теперь возьми это… — я вложил ему в руки свой кинжал. — И повторяй за мной. Аve Domine…

— Аve Domine…

# Славься господь (лат.) — слова католической молитвы.

Потом зашвырнул в угол окровавленный ланцет, вышел на палубу, вздохнул и закрыл глаза. Немедленно явилась картинка на которой живой Иост, завывает как паровозная сирена и улепетывает со всех ног к замку, после того как я собрался его искупать в море. А вот, он со слезами на глазах отказывается отправляться в тыл, возле моста при Нейсе. А здесь паренек стоя на одном колене, целует меч при посвящении в эскудеро… Твою же мать!!!

Накатила дикая злость и я заорал в звездное небо:

— Ну что барон, что ты там блеял про рай? Хорошо тебе? Еще такого счастья у господа попросишь ублюдок?..

— Не надо монсьор, — рядом стал Клаус и ткнулся головой мне в плечо. — Господь так рассудил и не гоже его гневить.

— Не реви… — я прижал паренька к себе.

— Он был мне братом монсьор… — Все равно не реви. Держи… помянем раба божьего Иоста…

17

Иоста мы похоронили на берегу. Не любил он море и я решил не отдавать его ему. Оплатил обряд, место на кладбище и приличествующий уход за могилкой на долгое время вперед. Сам же на погребении не присутствовал, но ничего, мне кажется я в Кале появляюсь не последний раз, будет возможность еще проведать. Тяжело… Да я пролил уже немало кровушки, свыкся к смерти, утаскивающей из под носа моих друзей, но Иост… Тяжело мне…

— Монсьор…

Я оторвался от созерцания почти черной воды и обернулся.

Клаус… Мальчишка, как?то резко повзрослел после смерти Иоста. Нет, видом он и был детина — детиной, я сейчас говорю о внутренней составляющей. Изменился он очень разительно — из буйного, смешливого оболтуса превратился в серьезного рассудительного мужчину. Да, смерть друзей накладывает разные отпечатки…

— Что Клаус?

— Монсьор, а что такое честь?

— Честь? — я слегка задумался. — Это очень сложное и одновременно простое понятие.

— Для меня было раньше все просто… — Клаус с сомнением покачал головой. — А сейчас… сейчас, даже не знаю.

— Подай вина… — я присел в кресло, поставил бокал под рубиновый ручеек лившийся из бутыли и показал мальчишке на стул напротив. — Скажи, много ли чести в том, что Иост с презрением оттолкнул своего убийцу?

— Не знаю, — паренек потупился. — Он… он, указал смерду на его место… вроде… но…

— Говори.

— Но, с другой стороны этот его поступок, привел к его же глупой смерти. Так монсьор?

— Так. Продолжай.

— Получается, в поступке чести нет, — Клаус недоуменно провел ладонью по лбу. — Я начинаю понимать, но…

— Честь — это твое внутренне достоинство, честь — это поступки и действия позволяющие уважать самого себя. Честь, в конце концов — это верность своим личным приоритетам. Приоритетам которые надо тщательно выбирать. Думаешь меня не коробило, скверное лицедейство? Да я готов был самого себя кинжалом за подобное унижение проткнуть, но понимал, что надо в первую очередь выполнить поручение государя. Умей, мальчик, расставлять приоритеты. Иногда, бывает нет урону чести, даже в постыдном бегстве. Ладно, думаю у нас будет возможность еще обсудить все эти понятия. А пока прервемся…

— Монсьор, обер — кок испрашивает разрешения подавать ужин, — передо мной нарисовалась неразлучная парочка пажей.

— Здесь, на мостике, пускай сервируют… — великодушно разрешил я и невольно втянул в себя дразнящий аромат жареной рыбы. — Да… стоп, сорванцы. Отвечайте на мой вопрос, что такое честь?

— Наша честь состоит в верности вам, — хором выпалили мальчики. — А все остальное неважно.

— Вот как. Хорошо, свободны, — удовлетворился я ответом и повернулся к Клаусу. — Слышал?

Парень дождался пока пажи скрылись из виду и с возмущением выпалил:

— Да они нас подслушивали, я сам видел.

— Вот же шельмецы! Выдрать бы их…

— Не надо, монсьор — смутился Клаус. — На самом деле славные мальчишки.

— Не буду. Пока свободен, но никуда не теряйся, поужинаешь со мной.

— Как прикажете монсьор…

Я подошел к борту и оперся на него. Стоим… стали на стоянку переждать ночь. В темное время суток никто еще не ходит в море. И долго еще ходить не будет. Чревато, знаете ли. Особенно в Па де Кале. Пакостный пролив — мель на мели и мелью погоняет. Да нам особенно и торопится некуда. Завтра поутру снимемся с якоря и к обеду прибудем в Дьепп, а это уже Нормандия. Нормандия… Паукова вотчина — полноправный домен Франции. Был здесь в свое время такой герцог Карл II Беррийский, на одну руку с папенькой мылил против Луи в Лиге Общественного Блага*. Но совсем недавно благополучно помер — от разных жизненных и любовных излишеств. Или притравили болезного? Хотя, справедливости ради скажу, Нормандию, Паук еще до его смерти отжал. Вот же сука… Короче, в этих водах надо быть начеку. До сих пор из головы потопленный корапь не идет. Нас ждал? А вот хрен его знает. Следовательно, в Дьеппе, опять придется лицедействовать. Но уже самому. Артист ептыть…

На палубе матросики уже собрались поартельно и заслали на камбуз своих выборных, которые поочередно стали появляться с деревянными корытцами полными жаренной трески и ржаного хлеба. Боцман под одобрительный гул вышиб из бочки с мозельским пробку и ловко вставил вместо нее кран. Это я сегодня команде пожаловал, в качестве своей милости, а так, повседневно, они довольствуются полуковшом пива на ужин.

На мостике с впечатляющей быстротой сервировали стол. На нем появилось внушительное блюдо с горой печеного на углях палтуса, белый хлеб, сыры, какие?то салаты и пучки зелени. Ну и винишко конечно. Я без основательного запаса оного и с места не сдвинусь. Хотя и не злоупотребляю.

— Господин шаутбенахт… — кок наполнил мне бокал вином и склонился в поклоне.

Я выбрал румяный кусочек рыбы, попробовал, запил вином и после паузы кивнул:

— Как всегда отлично Гуус. Отдавай команду на прием пищи.

Кок с вспыхнувшей от похвалы рожей немедленно гаркнул:

— Господин шаутбенахт приказывает ужинать!!!

Я встал, поднял бокал и тоже гаркнул:

— Ваше здоровье молодцы!

— Ур — р — ра!!! — команда отозвалась дружным ревом. — Да здравствует господин…

Слишком театрально? Да, согласен. Но очень пользительны подобные сцены в деле сплочения команды и воспитания верности. Не забываем — пятнадцатый век на дворе. Народишко все правильно воспринимает и раз за разом убеждается — господин милостив и справедлив. А буде случится по морде получить, или под линьки* попасть, так то ради дела и как бы не считается на фоне господских милостей.