Безумный король - Штерн Борис Гедальевич - Страница 16

Мы опоздали часа на полтора. Меня уже не ждали. Шахматные часы на столике были включены, мое время истекало, я находился в глубоком цейтноте. Макаров прохаживался по сцене с бутылкой кефира в руке, а главный судья поглядывал на часы; при моем появлении шахматные болельщики начали свистеть, как на футболе, и напугали Короля.

Я тут же потребовал удалить из зала всю публику. Президент ФИДЕ пожал плечами, а Макаров сказал мне:

— Сынок, не валяй дурака! Ты и без этих фокусов у меня выиграешь.

Я почему-то обиделся не на «дурака», а на «сынка» и хотел настоять на своем, но Король приказал извиниться перед Макаровым и играть.

Я извинился, сделал первый ход и ушел в комнату отдыха немного поесть и привести себя в порядок после бессонной ночи. Никакого психологического давления я на Макарова не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые поступки» — так он корректно высказался после матча — то лучше бы обратился к психиатру. К своим соперникам я никогда не предъявлял никаких претензий и никогда не давал оскорбляющих интервью. Руководитель русской делегации говорил, что своим поведением я умышленно создаю себе саморекламу, чтобы сорвать побольше монет — возможно, объективно так оно и получалось, — зато на этой «саморекламе» неплохо подработали и ФИДЕ, и все мои соперники — денежные призы всегда делились честно.

Первую партию Король блестяще продул.

На сорок контрольных ходов у меня оставалось минуты четыре, и Король попытался блицевать, не вводя в игру королеву — он, видите ли, боялся за ее жизнь! Но играть против Макарова без королевы не может себе позволить даже идеальный шахматный разум… это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном дебюте, и вскоре все благополучно закончилось, — даже флажок не успел упасть, — Король приказал мне сдаться.

После игры, пожимая мне руку, довольный Макаров удивленно сказал:

— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем. Но вы там чего-то недоработали… Почему на двенадцатом ходу вы не вывели ферзя?

Что я мог ответить?

Почему я не вывел ферзя…

Если бы я знал, что его нужно выводить!

Вторую партию Король наотрез отказался играть черными против своей королевы. Никакие уговоры не помогли. Я не явился на игру, флажок упал, Макаров допил кефир, и мне засчитали поражение.

Перед началом третьей партии я подошел к главному судье и попросил заменить фигурку белой королевы на какую-нибудь другую, невзрачную. Главный судья пожал плечами и переговорил с Макаровым. Тот развел руками и дал согласие.

Фигурку заменили.

Король не увидел на доске своей возлюбленной и потерял сознание. Я теребил его на груди, чтобы привести в чувство, но бесполезно. Тогда я самостоятельно сделал несколько ходов, чуть не получил детский мат, тут же зевнул коня и остановил часы.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил Макаров, внимательно глядя мне в глаза. — Вы, кажется, заболели… у вас жар. Возьмите тайм-аут.

Я взял тайм-аут, а Король, очнувшись, пригрозил отравиться, если фигурка не будет возвращена.

На следующий день я потребовал у главного судьи вернуть на доску прежнюю фигурку. Судья схватился за голову и начал объяснять, что ФИДЕ уже продала фигурку белой королевы какому-то коллекционеру-шейху с Ближнего Востока.

Я отказался играть.

Вокруг матча творилось нечто неописуемое. На Эйфелевой башне шахматные болельщики повесили мое чучело и сожгли. Раздавались призывы прекратить матч, оставить звание чемпиона мира за Макаровым, а меня выпороть. Какие-то недоросли, взявшие за моду ходить по Парижу в набедренных повязках, объявили меня своим то ли вождем, то ли кумиром, то ли идолом, вытатуировали на ягодицах мой портрет, и мое лицо принимало различные выражения в зависимости от энергии вращения — это показывали по телевизору.

В меня стреляли, как в папу римского!

Я даже не успел испугаться, увидев направленный в грудь револьвер, но прикрыл Короля руками. Террорист промахнулся. Какой-то бульварный листок намекнул, что покушавшийся, похоже, был русским агентом. Весь шахматный мир развел руками и пожал плечами. Макаров не нашел нужным отвечать на эту политическую инсинуацию. Он выразил мне соболезнование.

Террориста не нашли, ну и Бог с ним; зато ко мне приставили телохранителей — двух «горилл» из морской пехоты. Это были славные ребята

— тихие, вежливые; они ходили за мной по пятам по улицам Парижа, разглядывали вместе со мной картины на Монмартре и не интересовались не только шахматами или картинами, но и ничем на свете. Они со мной отдыхали и были искренне благодарны мне за свою долгосрочную командировку в Париж из полыхающей восстанием какой-то банановой республики.

Шейх не хотел отдавать фигурку.

Король не хотел без фигурки играть.

В ход пошла высокая политика. Из-за океана на Ближний Восток примчался государственный секретарь, но шейх все равно не хотел отдавать.

Мне засчитали еще два поражения.

При счете 0: 7 я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитавшийся мне после матча. К моему удивлению, шейх все же оказался жадным и согласился на сделку, но деньги потребовал вперед. Мне очень хотелось взглянуть на этого шейха хотя бы мельком, но он принципиально никогда не фотографировался. Любопытный экземпляр хомо сапиенса — фигурку он купил у ФИДЕ за десять тысяч, а его миллионы в швейцарском банке я, конечно, не считал, но подозреваю, что они приближались к миллиарду. Странный человек… интересно, ездил ли он на верблюде?

Я не знал, где взять три миллиона.

Газеты перестали обвинять меня в корыстолюбии, но, недолго думая, предположили, что я не в своем уме. По просьбе Макарова ФИДЕ прекратило засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом.

А я не знал, где взять три миллиона.

Президент страны выступил в конгрессе и потребовал три миллиона на мои личные нужды, но конгресс ответил, что он, конгресс, — высший законодательный орган страны, а не благотворительное заведение.

Тогда президент потребовал три миллиона на нужды нефтяного шейха, но конгресс ответил, что на этого нецивилизованного шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования.