Воспоминания - Шпеер Альберт - Страница 62

В ближайшем окружении Гитлера не было недостатка в любовных приключениях, на которые он закрывал глаза. Так Борман нагло, наплевав на всех (что, впрочем не могло быть неожиданностью у столь безнравственной личности) пригласил в свой дом в Оберзальцберге одну киноактрису, где она провела несколько дней в кругу его семьи. Скандал удалось замять только благодаря непостижимой для меня мягкой терпимости фрау Борман.

Бесконечные любовные истории числились и за Геббельсом. Статс-секретарь его министерства Ханке, полу-забавляясь, полу-возмущаясь, рассказывал, как его шеф обычно шантажировал киноактрис. Чем-то гораздо большим, чем любовная интрижка, оказалась его связь с чешской кинозвездой Лидой Бааровой. Госпожа Геббельс отреклась тогда от своего мужа и потребовала от министра, чтобы он оставил ее и их детей. Ханке и я были всецело на ее стороне. Но Ханке еще более обострил семейный кризис, влюбившись в жену министра, на много лет старше его. Я пригласил ее в путешествие на юг, чтобы помочь ей в столь неловком положении. Ханке готов был последовать за нею, засыпал ее в поездке любовными письмами, но она решительно отклонила все.

Госпожа Геббельс оказалась в поездке любезной уравновешенной дамой. Вообще жены высокопоставленных лиц режима были не в пример их мужьям куда более устойчивы к искусу властью. Они не заносились в мир фантазий, наблюдали за иногда прямотаки гротескным взлетом своих мужей с некоторой внутренней настороженностью, не были в такой мере захвачены политическим вихрем, высоко и круто возносившим их мужей. Госпожа Борман оставалась скромной, даже несколько запуганной домохозяйкой, впрочем в равной мере слепо преданной своему мужу и партийной идеологии. Фрау Геринг, казалось, была способна и поиронизировать над болезненной склонностью своего мужа к пышности. В конце-концов, Ева Браун также доказала свое внутреннее превосходство; во всяком случае она никогда не использовала в личных целях власть, которая прямо просилась в руки.

Сицилия с руинами дорических храмов в Сегесте, Сиракузах, Селинунте и Агригенте очень обогатила и дополнила впечатления нашей первой поездки в Грецию. При осмотре храмов в Селинунте и в Агригенте я снова, и не без внутреннего удовлетворения, отметил, что и античность не была свободна от приступов гигантомании; греческое население колоний определенно отошло от столь высоко ценимых на родине принципов меры.

В сравнении с этими храмовыми сооружениями бледнели все известные нам образцы мавританско-норманского зодчества, за исключением великолепного охотничьего замка Фридриха П и Отогона в Кастель-дель-Монте. Пестум я воспринял как нечто вершинное. Помпейя же, напротив, показалась мне гораздо дальше отстоящей от чистых форм Пестума, чем наши постройки от мира дорийцев.

На обратном пути мы еще на несколько дней задержались в Риме. Фашистское правительство раскрыло псевдоним нашей знаменитой спутницы, и итальянский министр пропаганды Альфиери пригласил нас всех в оперу. Никто из нас был не в состоянии внятно объяснить, почему вторая дама Рейха одна разъезжает по заграницам и поэтому мы, как можно скорее, отправились домой.

Пока мы как в полусне странствовали в мире греческой истории Гитлер повелел оккупировать Чехословакию и присоеднить ее к Рейху. В Германии мы застали довольно подавленное настроение. Всеобщая неуверенность в ближайшем будущем переполняла нас. Странным образом и сегодня меня волнует мысль о том, каким точным предчувствием надвигающегося может обладать народ, не поддающийся влиянию официальной пропаганды.

Несколько успокаивающе, впрочем, подействовало то, как Гитлер возразил Геббельсу, когда последний во время обеда в Рейхсканцелярии отозвался о бывшем министре иностранных дел Константине фон Нейрате несколькими неделями ранее назначенном Имперским протектором Богемии и Моравии следующим образом: «Фон Нейрат известен как тихоня. А в протекторате нужна жесткая рука, обеспечивающая порядок. Этот господин не имеет ничего общего с нами, он совсем из другого мира». Гитлер поправил его: «Только фон Нейрат мог быть подходящей фигурой. В англо-саксонском мире у него репутация благородного человека. Его назначение будет иметь успокаивающее международную общественность воздействие, так как в нем просматривается мое желание не лишать чехов их народной самобытности».

Гитлер потребовал у меня отчета о моих впечатлениях об Италии. Там мне бросилось в глаза, что все стены, вплоть до маленьких деревень, были размалеваны воинственными пропагандистскими призывами. «Нам это ни к чему, — заметил Гитлер. — Если дойдет до войны, немецкий народ достаточно для этого закален. Для Италии, может, такой вид пропаганды и уместен. Только поможет ли это чему, вот вопрос». (15)

Гитлер уже не раз предлагал мне произнести вместо него речь при открытии ежегодной архитектурной выставки в Мюнхене. До сих пор мне всегда удавалось под тем или иным предлогом уклониться от этого. Весной 1938 г. дошло даже до своего рода торга: я заявил о готовности нарисовать эскизы для картинной галереи и стадиона в Линце, если мне не вменят в обязанность речь на выставке.

А тут как раз накануне 50-летия Гитлера открывалась для движения часть «оси Восток-Запад», и он согласился лично перерезать ленточку. Дебюта в качестве оратора было не избегнуть — и сразу же в присутствии главы государства, на весь мир. За обеденным столом Гитлер провозгласил: «Большое событие. Шпеер будет держать речь! Любопытно, что он скажет».

У Бранденбургских ворот, посредине магистрали, на специально возведенной трибуне возвышались почетные лица, я на их правом фланге; теснилась в отдалении, на тротуарах, за канатами густая толпа. Издалека доносилось, нарастало, как шквал, — по мере приближения машины с Гитлером — народное ликование, вылившееся в оглушительный рев. Машина остановилась прямо против меня. Гитлер вышел, пожал мне руку, ответив коротким поднятием руки на приветствия высокопоставленных лиц. Передвижные киносъемочные камеры начали съемки чуть не в упор, Гитлер в двух метрах от меня смотрел с ожиданием. Я набрал в легкие воздуха и затем произнес буквально следующее: «Мой фюрер, докладываю о завершении строительных работ „оси Восток-Запад“. Пусть дело говорит само за себя!» Тут возникла затяжная пауза, прежде чем Гитлер произнес несколько фраз. Затем я был приглашен в его автомобиль и вместе с ним объехал семикилометровую щпалеру берлинцев, чествовавших Гитлера по случаю его 50-летия. Это было, вероятно, одно из самых крупных массовых мероприятий министерства пропаганды. Но аплодисменты казались мне искренними.