Воспоминания - Шпеер Альберт - Страница 18

В качестве интеллектуала Геббельс смотрел свысока на необразованных мещан из мюнхенской верхушки, которые в свою очередь потешались над литературным честолюбием спесивого доктора. Геринг считал, что ни мюнхенские мещане, ни Геббельс не соответствуют его уровню и потому избегал любых общественных контактов с ними, в то время как Гиммлер, с его элитарными представлениями об особой миссии СС, что временами выражалось в предоставлении привилегий отпрыскам королевских и графских семей, чувствовал себя намного выше всех остальных. Да и сам Гитлер имел свой собственный узкий круг, состоявший из шоферов, фотографа, пилота и секретарей, с которым он не расставался и состав которого не менялся.

Правда, Гитлер объединял эти центробежные силы политически. Но за его обеденным столом или на просмотрах фильмов после года пребывания у власти ни Гиммлер, ни Геринг, ни Гесс не появлялись настолько часто, чтобы можно было говорить об обществе нового режима. А если уж они приходили, то их интерес был настолько сосредоточен на Гитлере и его милости, что горизонтальным связям с прочими группировками не было места.

Впрочем, Гитлер и сам не поддерживал общественные контакты между представителями высшего эшелона власти. Чем более критическим становилось позднее положение, тем с большим недоверием он наблюдал за взаимными попытками сближения. Только когда все было кончено, впервые встретились, и не по своей воле, еще оставшиеся в живых главы этих замкнутых микромиров в мелкобуржуазной гостинице.

Гитлер в эти мюнхенские дни мало занимался государственными и партийными делами, еще меньше, чем в Берлине или на Оберзальцберге. Чаще всего для обсуждений оставались один-два часа в день. Основное время он проводил в бродяжничестве и фланировании по стройкам, ателье, кафе и реторанам, сопровождая все это длинными монологами, обращенными всегда к одному и тому же окружению, которое уже по горло было сыто повторением одних и тех же тем и с трудом пыталось скрыть скуку.

После двух-трех дней в Мюнхене Гитлер чаще всего приказывал готовиться к поездке на «гору». На нескольких открытых автомобилях мы ехали по пыльным проселочным дорогам; автобана до Зальцбурга тогда еще не было, но его уже строили как первоочередной объект. В деревенской гостинице в Ламбахе на Химзее в большинстве случаев устраивали полдник с питательным пирогом, перед которым Гитлер едва ли мог устоять. Затем пассажиры второго и третьего автомобилей снова два часа глотали пыль, потому что автомобили в колонне шли плотно один за другим. После Берхтесгаден начиналась крутая горная дорога вся в выбоинах, пока мы не попадали в ожидавший нас на Оберзальцберге маленький уютный дом Гитлера с высокой кровлей и скромными комнатами: столовой, маленькой гостиной, тремя спальнями. Мебель была периода вертико в духе идеализации старонемецкого быта. Она сообщала квартире ноту уютной мелкобуржуазности. Позолоченная клетка с канарейкой, кактус и фикус еще более усиливали это впечатление. Свастики виднелись на фарфоровых безделушках и вышитых поклонницами подушках в комбинации с чем-то вроде восходящего солнца или клятвы в вечной верности. Гитлер смущенно заметил мне: «Я знаю, это некрасивые вещи, и многие из них — подарки. Мне не хотелось бы расстаться с ними».

Вскоре он выходил из своей спальни, сменив пиджак на легкую баварскую куртку из голубого полотна и повязав к ней желтый галстук. Чаще всего тут же начинали обсуждать строительные планы.

Через несколько часов прибывал маленький закрытый «мерседес» с обеими секретаршами; фройлен Вольф и фройлен Шродер; они обычно сопровождали простую мюнхенскую девушку. Она была скорее мила и свежа, чем красива, и имела скромный вид. Ничто не указывало на то, что она была любовницей властелина: Ева Браун.

Этот закрытый автомобиль никогда не должен был идти в официальной колонне, потому что его не должны были связывать с Гитлером. Секретарши должны были одновременно маскировать поездку любовницы. Меня удивило то, что Гитлер и она избегали всего, что указывало бы на интимную дружбу, для того, чтобы поздно вечером все же подняться в спальни. Я так и не понял, к чему держали эту ненужную, натужную дистанцию даже в таком тесном кругу, где эту связь невозможно было скрыть.

Ева Браун держалась на расстоянии со всеми, кто окружал Гитлера. И по отношению ко мне это изменилось лишь по прошествии нескольких лет. Когда мы познакомились поближе, я заметил, что ее сдержанность, казавшаяся многим высокомерием, была всего лишь смущением: она понимала двусмысленность своего положения при дворе Гитлера.

В эти первые годы нашего знакомства Гитлер жил с Евой Браун, адъютантом и слугой один в маленьком доме. Мы, пятеро или шестеро гостей, среди них и Мартин Борман, и заведующий Дитрих, а также те две секретарши размещались в находящемся поблизости пансионате.

То, что выбор Гитлера пал на Оберзальцберг как место своей резиденции, казалось, говорило о его любви к природе. Однако, тут я ошибся. Он, конечно, любовался красивым видом, но его больше привлекало величие пропастей, чем симпатичная гармония ландшафта. Может быть, он чувствовал больше, чем показывал. Я заметил, что он не очень радовался цветам и больше ценил их как украшение. Когда депутация Берлинской женской организации где-то в 1934 г. хотела встретить Гитлера на Ангальтском вокзале и приподнести ему цветы, их руководительница позвонила Ханке, секретарю министра пропаганды, чтобы узнать любимый цветок Гитлера. Ханке мне: «Я повсюду звонил, спрашивал адъютантов, но все без успеха. Нет у него!» Поразмыслив немного: «Как Вы думаете, Шпеер? Давайте скажем, эдельвейс? Я думаю, эдельвейс был бы лучше всего. Во-первых, это что-то редкое, и потом, он к тому же с баварских гор. Давайте скажем, просто эдельвейс?» С этой минуты эдельвейс официально сделался «цветком фюрера». Этот эпизад показывает, насколько самостоятельно партийная пропаганда иногда создавала образ Гитлера.

Часто Гитлер рассказывал о больших походах в горы, которые он раньше совершал. С точки зрения альпиниста они были, впрочем, незначительными. Альпинизм или горнолыжный спорт он отвергал: «Как можно находить удовольствие в том, чтобы еще искусственно продлевать ужасную зиму пребыванием на вершинах?» Его нелюбовь к снегу проявлялась вновь и вновь, задолго до катастрофической зимней кампании 1941/1942 г.г. «Я охотнее всего запретил бы эти виды спорта, потому что в них велик травматизм. Но горнопехотные войска все же набирают пополнение из этих идиотов».