Заговорщики (книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 23

Шофёр остановился.

— Поезжай! — повторил Содном-Дорчжи.

Но автомобиль не двигался. Масса животных вращалась вокруг него, как водоворот у коряги.

Испуганный воем мотора, верблюд совершил неуклюжий прыжок. Его большое горбатое тело повалилось на бок Взбрыкнув, верблюд ударил ногою прямо в нос автомобиля Облицовка была пробита, и вода потекла из радиатора весёлыми струйками, испускающими клубы пара.

Из-за песчаной завесы показался всадник. Издали узнав Соднома-Дорчжи, он пробился сквозь стадо, перешёл на галоп и на всем скаку спрыгнул на землю.

Улыбаясь и неуклюже растопырив пальцы, он протянул Содному-Дорчжи руку для пожатия.

— Далеко ли до Ундур-Хане? — спросил Содном-Дорчжи.

Пастух ласково погладил тёплый капот автомобиля.

— Твоему чорту два шага.

— Ты же видишь: «чорт» издох.

Пастух покачал головой.

— Айяха! Такая арба сломалась. — Он подумал и предложил: — Давай залепим дырки навозом.

— Сколько ходу на коне до Ундур-Хане? — терпеливо переспросил Содном-Дорчжи.

— Какой конь?

— Твой конь…

Пастух подумал:

— Может, час, может, больше.

Адъютант подбежал к засёдланному коню пастуха и, не притрагиваясь к стремени, на лету поймал повод и вскочил в седло.

— Пришлю сюда лётчика! — крикнул он, подняв плеть.

— Нет! — резко крикнул Содном-Дорчжи. — Он не успеет сесть до темноты, самолёт сломает.

Адъютант посмотрел на закат и опустил плеть: от пурпурного диска над горизонтом почти ничего не осталось.

— Дай мне ещё трех коней, — сказал Содном-Дорчжи пастуху.

Тот надел шапку на длинный шест, которым погонял скот, и размахивая им над головой, пронзительно засвистел.

Через минуту ещё несколько пастухов подъехало на зов. Так же как первый пастух, узнав Соднома-Дорчжи, они спрыгивали на землю и с радостными улыбками подходили для приветствия.

Повидимому, пастухи полагали, что предстоит дружеская беседа. Но по насупленным бровям и сурово сжатому рту Соднома-Дорчжи они поняли, что ему не до разговоров, и молча замерли в почтительном ожидании.

Однако после некоторого колебания старший из пастухов все же подошёл к Содному-Дорчжи.

— Я хочу сказать тебе очень важное.

— Говори, — сумрачно ответил Содном-Дорчжи.

— Нам не нравится то, что происходит в степи: на протяжении месяца мы третий раз вылавливаем лам. Откуда им быть? Ты же сам знаешь: уже много лет, как народ изгнал их из республики. — И, недоуменно разводя руками, пастух переспросил: — Откуда им быть?

— Сколько поймали на этот раз?

— Шестерых.

— Наши или баргутские?

— Всякие есть, даже тибетские…

Содном-Дорчжи быстро сопоставлял в уме это сообщение с теми, что уже на протяжении значительного времени поступали с разных концов страны: ламы появлялись то тут, то там. Это не были какие-нибудь осколки прошлого, столько лет скрывавшиеся в степях Монгольской Народной Республики. После большего или меньшего запирательства все они в конце концов признавались, что перешли границу не так уже давно: одни только-только, другие с месяц, третьи с полгода тому назад. Не желая оскорблять чувства верующих, хотя и немногочисленных уже, но кое-где ещё сохранившихся в стране, органы безопасности обращались с ламами с известной осторожностью. До сих пор не удавалось ещё установить, являются ли эти случаи нарушения границы звеньями одной цепи, которая куётся где-то за рубежом врагами республики, или простым совпадением. Но мало верилось в такое удивительное совпадение. Отдельные данные, мелкие штришки и признания давали основания предполагать, что попавшиеся ламы — только неосторожный авангард более крупной шайки. Но что это за шайка, каковы её цели, численность и кто её хозяева — изгнанные из Монголии князья, или духовные правители, или иноземные враги республики, уже не в первый раз пытающиеся руками лам нанести удар народной власти, — все это было ещё не совсем ясно. Но опыт и выработавшееся за много лет государственной деятельности чутьё подсказывали Содному-Дорчжи, что на этот раз у лам есть другой, более сильный и искушённый в крупных диверсиях хозяин, чем незадачливый перерожденец. Добыча, которую он так поспешно вёз сегодня из Араджаргалантахита в Улан-Батор, казалась Содному-Дорчжи ключом к открытому заговору.

— Скоро ли дадут мне коней? — нетерпеливо спросил он пастуха и, как только подвели лошадей, тотчас вскочил на одну из них и движением подбородка указал адъютанту на задок автомобиля. Там к решётке багажника был прикручен длинный тюк, завёрнутый в запылённую кошму.

Адъютант быстро распутал верёвку и потянул конец кошмы.

На землю вывалился связанный по рукам и ногам Харада.

— Айяха! — с одобрительным интересом в один голос воскликнули пастухи.

Они подошли ближе, и первый из них безапелляционно сказал:

— Японец!

Пастухи помогли адъютанту поднять пленника на лошадь. Через минуту он был привязан к седлу. Адъютант перекинул повод через голову коня и подал сидящему на другом коне Гомбо-Джапу.

Ударами своих длинных палок пастухи проложили всадникам путь сквозь стадо.

Вздымаемое копытами четырех коней облачко пыли покатилось по степи напрямик к Ундур-Хану.

В темнеющем воздухе оно казалось розовым и почти прозрачным.

Пастухи глядели ему вслед и покачивали головами.

— Японец, — сказал старший из них. — Тц-тц-тц…

Двое из них сплюнули и достали из-за поясов трубки.

На второй день пребывания Чэна в полку опять был вылет.

Чэну чудилось, будто за яркой «голубой ящерицей» на киле идущего впереди истребителя, за колпаком фонаря он видит прикрытое тёмными очками строгое лицо Фу. Хотя тот и не думал оглядываться, Чэну казалось, будто голова ведущего то и дело поворачивается к его «лисе», как бы проверяя, не потерял ли строя его бывший учитель. Это раздражало Чэна. Как он ни старался подавить в себе обиду, что вынужден равняться по своему ученику, какие разумные доводы ни приводил в пользу того, что нет в его положении ничего зазорного, в душе всё-таки саднило что-то похожее на обиду. Чтобы не думать об этом, он старался смотреть туда, где маячила в воздухе «ящерица», не чаще, чем нужно было, чтобы держать дистанцию и заданное превышение.