Неприкасаемые (другой перевод) - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 28

— Да видите ли, мадам, — тихо отвечает та. — Мсье…

— Что мсье?

— Храпит он.

Кере, стараясь не шуметь, отпирает дверь.

— Не бойся, — шепотом говорит он. — Это я. Автобус опоздал. Я прямо еле живой. Но зато поездка была великолепная.

Он ощупью пробирается в темноте, налетает на стул.

— Черт его раздери! — ругается он. — Ой, извини.

Элен не переносит ругательств. Кере садится, сбрасывает туфли, шевелит усталыми пальцами ног.

— Присесть и то некогда, — вполголоса объясняет он, — да еще тряска — прямо скажем, работенка не из легких.

Он прислушивается. Элен крепко спит. А могла бы ведь и подождать его. После первой-то поездки! Ему столько хочется ей рассказать. Да к тому же в чемодане у него лежит для нее подарок. Маленький сувенир из Динара. Пустячок. Просто в память об этом событии в их жизни. Вытянув вперед руки, он медленно продвигается по комнате. В привычной родной обстановке ему чудится какая-то враждебность. А почему на столе стоят чашки? И даже кофейник. Кофейник в такой час? Тем хуже. Придется зажечь свет.

Кере вслепую пересекает комнату, скользит рукой по стене, нащупывая выключатель, зажигает свет. Со стола не убрано. Охваченный внезапным беспокойством, он входит в спальню. Никого. Постель тоже не убрана, точно у Элен не хватило на это времени.

— Элен!.. Элен!..

Он обходит квартиру. Элен нет. Что случилось?

Он останавливается посреди гостиной и вдруг видит письмо, вернее, два письма, лежащие на столе. Он подходит. Нет. Тут одно письмо, а рядом — просто листок, вырванный из блокнота. Он читает:

«Не может обойтись без громких слов», — думает Кере, а боль уже разрывает голову, и он вынужден опереться о край стола, чтобы не потерять равновесие. На какую-то минуту он застывает, нагнувшись вперед, будто мертвое дерево. «Идиотка! Она просто идиотка!» Слова эти мигают у него перед глазами, точно неоновая реклама. Наконец он решается развернуть письмо.

Кере подносит фотографию к глазам. О, господи! Это же он. Он, вне всякого сомнения. А маленький крестик он и сейчас еще носит в самом потаенном отделении бумажника. Ну, вот все и кончилось. Так и должно было случиться. На письмо-то наплевать. Кере и без того знает его содержание. Поэтому текст он пробегает глазами по диагонали. Ах, значит, за ним охотится маленький Ронан, возникший из прошлого! И не кто иной, как он, выдумал эту дурацкую историю о доносе. Естественно, Кере помнит тот разговор в исповедальне.

В кофейнике осталось немного кофе. Холодного и горького. Кере медленно его пьет. Нападение несправедливо! Несчастный Ронан во всем ошибается. Наверное, он нездоров — выдумывает какую-то ерунду. И однако же каким-то непостижимым образом он оказывается прав. Кто подсказал ему эту страшную фразу: «Когда священник начинает изменять, сдержаться он уже не может»?

Время перевалило за час ночи. Кере немного лихорадит. Он совершенно уверен, что Элен не вернется. Она сбежала куда-то в гостиницу или к подруге. Разговаривать с ней бесполезно. Именно так! Бесполезно! Вообще все бесполезно! И Кере, чтобы чем-то заняться, подходит к платяному шкафу. Чемодана нет. Как и вещей Элен. Правда, кое-что осталось. На плечиках, подобно жалкому призраку, висит платье. Кере бесцельно бродит по квартире. Перечитывает письмо Ронана. Те события, оставившие в душе мальчика такие глубокие рубцы, — анонимный донос, арест, самоубийство несчастной девушки, — лишь слабым эхом донеслись тогда до Кере. У него не было ни времени, ни желания читать газеты или слушать радио. Он переживал мучительнейший кризис сознания, который держал его в плену собственных переживаний, оставляя глухим к внешнему миру. А уехав из города, он разом перечеркнул и свое прошлое, и все воспоминания.

После кофе захотелось пить. Он выпивает большой стакан воды, потом машинально закуривает. Он лишен даже возможности защищаться. Для Элен он стал… Ах, и подумать страшно. Что же делать? Подстеречь ее у выхода из парикмахерской, постараться оправдаться прямо на улице, плетясь за ней, будто нищий. В нем возникает протест: «Да какого черта, я же не преступник! Одни только дураки…»

Рассвет вычертил контуры окна. Есть один выход. Всегда можно попробовать… Кере достает из ящика листок бумаги. Отодвигает локтем чашки, кофейник, коробку печенья и начинает писать.

Ронан ждет Эрве. Он потягивает мятный ликер, разбавленный водой, наблюдая за игроками в бильярд. Эрве так и не сказал, зачем вызывает его на свидание в «Кафе дю Табор». Прислал только коротенькую записку; «Буду в одиннадцать в 'Таборе'. Необходимо переговорить». Ясно, что речь пойдет о Кере. Письмо, очевидно, сделало свое дело.

Ронан замечает «порш», проскальзывающий между автобусом и тротуаром. Ему не терпится узнать положение дел. Вообще-то, если у этой молодой женщины есть характер, в воздухе должно уже попахивать разводом. Вскоре появляется Эрве, ищет глазами друга, видит его наконец и поднимает руку. Сегодня по случаю солнечного дня на Эрве очень светлый клетчатый костюм из тонкой шерсти, синий галстук. Эрве, как всегда, неотразим!

— Привет! Ты что будешь пить?

— То же, что и ты, — отвечает он.

Эрве опускается на банкетку.

И тотчас переходит в наступление.

— Кере оставил мне записку. От него ушла жена. Послушай! Не прикидывайся паинькой. Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты ей написал.

— Точно.

— И рассказал ей, что Кере был нашим священником, что он донес на тебя, — словом, все.

— Точно.

— А ты понимал, посылая письмо, что за этим последует?

— Естественно.

— Значит, теперь ты удовлетворен?

— Нет.

— Чего же ты еще хочешь?

— Его шкуру.

— Ты что, серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Тебе еще не надоела тюрьма?

— Это уж мое дело.

Официант приносит рюмку, где в красивой изумрудной жидкости плавает кусочек льда. Эрве размышляет.

— Вот, значит, оно как, — наконец произносит он. — Да, здорово ты меня купил!