Ученик чародея - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 39

Стоило Грачику сделать это открытие, как мысль заработала в том же направлении: почему предметы, находящиеся ближе к объективу, чем Круминьш и его «конвоиры», оказались на снимке более чёткими, гораздо резче очерченными. Разве не известно, что не в фокусе могут оказаться предметы, приближённые к аппарату, а не удалённые от него. За менее чётким лицом и фигурой Круминьша — снова более чёткий куст и фасад костёла… Быть может, причиной нечёткости фигуры Круминьша было то, что он в момент съёмки двигался и изображение «смазалось»? Но ведь двигался с той же самой скоростью и один из «конвоиров», а его фигура и черты очень ясны — более ясны, чем у Круминьша и второго сопровождающего. Что все это значит… Нужно получить подтверждение специалистов в том, что несоответствие теней и чёткости на фотографии означает именно то, что подозревает он сам. Да, но… Лицо Грачика вытянулось в гримасу разочарования: чтобы потребовать ответа у экспертизы, он обязан представить ей достаточный материал — нужны все фотографии, на каких имелось изображение Круминьша, а ни в личном деле покойного в заводоуправлении, ни в завкоме фотографии Круминьша не нашлось. Что же касается любительских снимков, то Силс заявил, что ни он сам, ни Круминьш старались не попадать в чей бы то ни было объектив: они боялись, чтобы их фотографии не попали туда, за рубеж.

Единственной подходящей фотографией, обнаруженной Грачиком в делах завкома, был снимок, сделанный во время маёвки: на нём виднелся Круминьш, идущий бок о бок с Луизой. Рассматривая этот снимок в лупу, Грачик должен был прийти к выводу, что костюм, надетый Круминьшем в день маёвки, — тот самый, в котором он виден на снимке Шумана.

Размышляя об этом, Грачик вошёл в комнату Силса, когда приехал её осмотреть.

— Вероятно, это был лучший костюм вашего друга? — спросил Грачик Силса, показывая ему снимок Шумана.

— Именно лучший. Нам выдали эти костюмы, когда освободили из-под ареста.

Грачик смерил взглядом костюм, аккуратно повешенный в нише.

— Тот самый? — спросил он.

К его изумлению Силс ответил:

— Именно.

— Как?! Разве в день исчезновения на Круминьше был другой костюм?

— Именно: как вернулся с комбината, так в рабочем платье и ушёл.

Это значило, что в момент ухода Круминьш не мог быть сфотографирован в том костюме, в котором был изображён на фотографии. И второе обстоятельство: весь абрис фигуры Круминьша, его поза, движение на обеих лежавших перед Грачиком фотографиях, сделанных во время маёвки и при «аресте», были сходны во всех подробностях. Даже тени на лице и на платье лежали одинаково. Теперь для утверждения поддельности фотографии, полученной от отца Шумана, Грачику не нужна была и экспертиза.

Глядя на сидящего перед ним краснолицего человека, со щеками, отвисшими, как на старинных портретах купцов, Грачик думал о том, сколь мало подходит служителю бога неприветливый взгляд холодных серых глаз, пытливо вглядывающихся в собеседника из-под насупленных седоватых бровей. Священник не отличался разговорчивостью. Каждое слово приходилось из него вытягивать. Самой длинной тирадой, которую услышал от него Грачик, была характеристика Круминьша. Священник произнёс её поучительным тоном:

— Я не отношу покойного Круминьша к морально устойчивым субъектам. Это доказано его самоубийством. Церковь сурово осуждает подобный акт. Круминьш одинаково виновен перед нами и перед богом.

Грачик не мешал ему. Гораздо полезнее, чтобы спрашиваемый не был настороже и как можно меньше следил за собой. А в данном случае это было особенно важно: очевидно, Шуман не был простаком.

— Меня нисколько не удивил оборот, какой приняло дело, — продолжал священник. — Рано или поздно Круминьш должен был быть арестован: к этому вели его политические взгляды.

— Вы считаете, что его раскаяние в преступлении против народа не искренне?

— Со стороны священника было бы нескромностью дать вам прямой ответ на этот вопрос, — уклончиво ответил Шуман. — Однако могу сказать: мне, как лояльному советскому человеку, было неприятно общение с этим субъектом… Я видел тернистость пути, по которому он шёл, и не мог предостеречь его.

— Почему же?

— Мы строжайше воздерживаемся от вмешательства в политику.

— В данном случае было бы полезней предостеречь самого Круминьша и предупредить его друзей, — возразил Грачик.

— Я не имел права это сделать.

— А разве сан не обязывает вас наставить любого заблуждающегося? Даже если рассудить с ваших узких позиций священника: разве вы не должны были сделать попытку спасти Круминьша, если видели, что он идёт к тому, чтобы наложить на себя руки?.. Вы, как священнослужитель? Не говоря уже о вас как гражданине!.. Ведь как ловец душ (кажется, так Иисус называл своих последователей-рыбарей) могли уловить в сети католицизма и душу протестанта Круминьша… Разве не так?

Не поднимая глаз, Шуман негромко ответил: все шло путями предопределёнными провидением. Не нам вмешиваться!

— Ну, не будем впутывать провидение в наши дела. Хотя на этот раз даже его вмешательство говорило бы в пользу моих доводов. Вам ли забыть, как строго римская церковь осуждает грех самоубийства? И, наконец… — тут Грачик не смог скрыть улыбки, — вы должны помнить одно из стариннейших изданий папской канцелярии, именуемое «Taxae Sacrae Paenitenciariae Apostolicae»[8] . На основании этих «такс» вы имели возможность получить с Круминьша, в случае его обращения, неплохую лепту в пользу своего ветхого храма. Попытка самоубийства, наверно, расценена там не так уж низко. Во всяком случае не ниже, чем стоят фотографии костёла.

Шуман поднял взгляд на Грачика, и тот прочёл в нём такую неприязнь, что улыбка сразу исчезла с его лица.

— Святой престол никогда не издавал никаких такс за отпущение грехов, — сердито проговорил священник, — это апокрифы.

— Наука говорит другое, — спокойно возразил Грачик. — И если бы это составляло тему нашей сегодняшней беседы, я наверняка доказал бы вам подлинность Инкунабул, содержащих полные таксы на индульгенции. В числе их я нашёл бы и параграф, по которому вы, как убийца Круминьша… — при этих словах Шуман побагровел и отпрянул от стола Грачика. Но Грачик, делая вид, будто не замечает этого, твёрдо продолжал: — Я имею в виду ваше моральное соучастие… По папской таксе вы, чтобы очистить свою совесть, уплатили бы теперь сами целых два дуката вместо того, чтобы получить кое-что с упущенного прозелита.