Поджигатели (Книга 1) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 41

Димитров слышал его, это одобрение трудового человечества, в озлобленном визге реакции…

Стальная дверь отворилась. У входа в камеру стоял помощник директора тюрьмы.

— Собрать вещи!..

С того дня, как суд вынес Димитрову оправдательный приговор, он со дня на день, с часу на час ждал этого приказа.

«Свобода!»

Мысль о ней была так ослепительна, так огромна, что мгновенно заполнила все сознание: «Свобода, свобода!»

Димитров не щадил ни свободы, ни самой своей жизни, когда шла борьба за честь, за великие принципы партии. Но теперь, когда все было позади, когда победа была одержана и провозглашена на весь мир, каждый день заточения был удесятерённой мукой.

И вот, наконец, она, свобода!

В камере стало словно светлее.

Димитров поднялся во весь рост и с глубоким вздохом расправил грудь. Предстояло выполнить ещё один долг.

— Мне не дали сегодня полагающейся по уставу прогулки, — сказал он помощнику директора.

— Погуляете в другом месте.

Но Димитров решительно отложил собранные было вещи и повторил:

— Устав даёт мне право на прогулку. Я требую прогулки.

Из-за спины помощника директора выглянул надзиратель.

— Он упрям, господин директор.

А Димитров, словно ничего не замечая, повторил в третий раз:

— Я не уйду, не получив прогулки!

Помощник директора переглянулся с надзирателем.

— Что ж, может быть, дать ему эту прогулку? — Он крикнул надзирателям: — Вывести его во двор! Вещи пусть захватит. Сюда ему незачем возвращаться.

С маленьким саквояжем в руке Димитров медленно шёл по тюремным переходам. Шутят ли тюремщики, или говорят правду: сюда он больше не вернётся!..

Когда он переступил порог двери, ведущей в квадратный двор для прогулок, — глубокий и тёмный, как колодец, когда он увидел отблеск уже низкого солнца на окнах верхнего этажа тюрьмы, когда обнял взглядом клочок бледноголубого весеннего неба, ему почудился за стенами тесного тюремного двора могучий, как океанский прибой, гул миллионов голосов. Они приветствовали его освобождение — победу великой солидарности трудового человечества. Ему хотелось рассмеяться в лицо животным в чёрных мундирах.

Все трое конвойных остались у двери, ведущей в коридор. Никто из них не спустился во двор. Таким образом, дойдя до дальней стены дворика, Димитров оказался на расстоянии тридцати шагов от тюремщиков. Он отыскал взглядом окно во втором этаже, которое хорошо знали политические заключённые. Они на каждой прогулке мысленно посылали привет этому окну: за его решёткой томился вождь немецких пролетариев Эрнст Тельман.

Дойдя до конца дворика, Димитров быстро обернулся и во всю силу лёгких крикнул:

— Товарищи! В Лейпциге одержана победа над силами тьмы и реакции! Наше оправдание — не плод гитлеровской «справедливости», а победа мирового рабочего движения, поднявшего голос в защиту своих борцов…

Тесня и толкая друг друга, трое конвойных выскочили во двор и устремились к Димитрову. Он слышал их крики, слышал топот их сапог, но даже не обернулся. Стараясь перекричать их голоса, он продолжал, обращаясь к слепым окнам тюрьмы:

— Если Тельман не слышит меня, сделайте так, чтобы узнал и он: общественность мира борется и будет бороться за его освобождение, за освобождение всех…

Тюремщик, первым подбежавший к Димитрову, толкнул его.

— Заткните ему глотку! — кричал бежавший по двору помощник директора тюрьмы.

Димитров одним могучим движением сбросил с себя тюремщиков.

— Товарищи, помните, есть на свете Москва!..

Димитров знал, что никто из заключённых не может видеть происходящего во дворе, так как окна расположены под самым потолком камер. Но по одному тому, какой единодушный крик пронёсся над двором, над всею тюрьмой, он понял, что его голос услышан, что заключённые прощаются с ним.

Но только через час, сидя в качающейся полутёмной кабине автомобиля, он смог спокойно, до конца понять и оценить все случившееся. И когда дверца автомобиля распахнулась и Димитров увидел поле аэродрома и приготовленный к отлёту самолёт, он уже воспринял все это как должное, как то, чего он ждал и чего не могло не быть.

Ему вручили справку: «Гражданин Советского Союза Георгий Димитров освобождён от предварительного ареста и в тот же день высылается из пределов прусского государства…»

«Гражданин Советского Союза… Гражданин Советского Союза!.. И эту радость они скрывали от него до последней минуты?!»

Он поставил на землю свой потрёпанный саквояжик, вынул трубку и стал не спеша набивать её табаком.

— Самолёт отбывает через пять минут! — сказал полицейский офицер. — Мы не можем разрешить вам оставаться здесь.

— Куда идёт самолёт? — спросил Димитров.

— В Кенигсберг.

— А дальше?

— Вы пересядете на самолёт «Дерулюфта».

— «Дерулюфт»? — переспросил Димитров и с расстановкой повторил — «Немецко-русское общество»…

Подошёл высокий, широкоплечий лётчик. Офицер поспешно спросил:

— Господин Бельц, крайний срок вашего вылета?

Бельц посмотрел на часы:

— Через три минуты. Иначе я опоздаю в Кенигсберг и пассажир не попадёт на самолёт «Дерулюфта».

— Вот, видите! — сказал офицер Димитрову.

Тот молча поднял саквояжик и направился к самолёту.

Бельц по стремянке взобрался на своё место.

Автомобиль-стартер стал раскручивать левый мотор. Но прежде чем раздался первый хлопок мотора, все обернулись на пронзительный рёв автомобильного рожка: по зелёному полю, прямо к собравшейся у самолёта группе, мчался большой тёмнокрасный лимузин. На крыле трепетал красный флажок советского посольства.

Среди полицейских и гестаповцев произошло движение. Одни бросились к Димитрову, другие — к лётчику. Офицер махнул стартеру, торопя с запуском мотора. Красный лимузин остановился. Человек, торопливо выскочивший из него, направился к Димитрову, не обращая внимания на полицейских.

— По поручению посольства СССР позвольте вручить вам паспорт! — Он протянул Димитрову книжку, блеснувшую пунцовой кожей переплёта.

Димитров несколько мгновений, словно не веря себе, смотрел на паспорт, потом медленным движением снял шляпу, и все увидели появившуюся из-под манжеты красную полосу на стёртой наручниками коже.