Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 30

— Выкладывать можно картошку, — сказал не меняя позы Филимонов, — а её у меня нет.

И медленно поднялся, хотел было уходить, но заведующий жестом руки остановил его:

— Подождите!

И точно так же, как это сделал секретарь райкома, снял трубку. И позвонил.

— Примите товарища. Он сейчас к вам зайдёт.

Взял за локоть Филимонова, повел к двери. И так же, как секретарь, сказал:

— В комнате номер двадцать у нас находятся инструкторы. Зайдите, вас там примут. Они потом мне доложат.

«Ни здравствуй, ни прощай. Отработано! — подумал Николай. — Как на потоке». И решил, что посетителей у них очень много, иначе они и не могут, но осмотрелся в длинном коридоре и никого не заметил. По правую сторону и по левую отливали желтизной двери, их было много, но людей — ни одного! И по золотому блеску паркетных плиток можно было заключить, что люди тут бывают нечасто.

Он с любопытством оглядывал двери, приоткрывал некоторые из них — к нему тотчас же поворачивалось несколько лиц, наверное, инструкторы. И он бы, конечно, ушёл из райкома, — ему и говорить больше ни с кем не хотелось, — но любопытства ради вошёл в двадцатую комнату.

— Я Филимонов, меня послали…

— А, проходите! — заученно бодро позвал молодой человек. — Вы посидите, а я закончу список. Набрал телефон, стал говорить:

— Вы знаете свою очередь? Нет. Запишите. Ваша фабрика едет на базу двенадцатого ноября. Количество людей — двести. Старшего прислать в райком на инструктаж. Ясно? Желаю успеха.

Трубка едва коснулась аппарата, снова набрал номер. И тем же голосом те же слова:

— Вы знаете свою очередь? Нет. Запишите. Ваш КБ едет на базу тринадцатого ноября. Количество людей — шестьдесят. Старшего прислать в райком на инструктаж. Ясно? Желаю успеха.

Звонил инструктор долго, у некоторых телефон был занят и не оказывалось на месте секретаря парторганизации, тогда инструктор ругался, набирал другой номер, пока, наконец, не попадал, куда надо. Закончив, облегчённо вздохнул и с удовольствием взглянул на Филимонова. Вид живого человека его, очевидно, радовал.

— Вы ко мне? Ах, да — ко мне. Что у вас?

— Да нет, товарищ инструктор, я не к вам. Меня тут плохо поняли.

Инструктор удивился. Проворчал: «Чертовщина какая-то!». И набрал номер заведующего.

— Михаил Петрович! Вы ко мне посылали человека. Где он? Снова проворчав ругательство, инструктор обратился к посетителю:

— Что вы мне голову морочите? Это же вы сейчас были у заведующего?

— Я, ну я, товарищ инструктор, только заведующему было некогда, и он меня не понял. Я, пожалуй, пойду.

— Постойте! Но вы зачем-то пришли к нам в райком?

— Пришёл. Только я хотел поговорить с секретарём — первым вашим секретарём, а он переслал меня к заведующему, а заведующий — к вам.

— Ну верно! Так оно и должно быть. А как же вы хотите? Да если каждого будет выслушивать первый секретарь… — вы знаете, сколько у нас в районе людей!

— Не знаю. Но я полагал, партия…

— Ах, партия! Бросьте высокие слова! — махнул рукой инструктор. — Это, извините, демагогия.

Покачал головой, добавил со смешком:

— Любят у нас туману напустить! Чуть что кольнёт — партия, долг… Мы тут, слава Богу, только тем и заняты, что долг выполняем. Да вон — картошку в закрома набиваем. А ну-ка если мы столичный район да на зиму без картошки пустим? А у нас тут автозавод, институты, космические центры. Скоро колонию к звёздам забросим, энергию из ничего добывать будем.

— Из ничего и получите ничего, — заметил Филимонов.

— О, вы, видно, научный сотрудник, из института что ли, а? Не у Зяблика ли трудитесь?

— Я у государства на службе состою.

— Опять высокие слова! Вам, товарищ, палец на зуб не клади. Ну ладно. Вы, я вижу, обиделись на нас. Давайте, выкладывайте свою просьбу, а за вольный разговор мой — извините. Я ведь так… Заняты мы тут. У нас, понимаете ли, картошка горит.

Инструктор струхнул: вдруг как жалобу катанёт. Беда хоть и небольшая, пришьём к делу и вся недолга, однако — неприятно. На лице изобразил доброжелательность, весь превратился во внимание.

Николай встал, грудь расправил широко. Внутри у него пуще прежнего кипела досада, но он смирял её, не видел перед собой объекта, на который бы стоило метать молнии. Сказал просто, но с твёрдостью в голосе:

— Моя фамилия Филимонов, а зовут меня Николаем Авдеевичем. И служу я, как вы изволили сказать, «у Зяблика». А зачем я к вам пришёл — о том я первому секретарю рассказать хотел. Передайте ему привет и скажите: не ходил я к нему ни с бедой, ни с радостью и вовек больше не приду.

Все инструкторы при этих словах оторвались от своих списков, уставились на Николая. Так с ними никто не говорил.

Инструктор ещё долго смотрел на дверь и после того, как она закрылась за Филимоновым. Непростой посетитель. Вдруг академик какой! Там у них, в институте, всякие есть. Ну, хотя бы тот… строптивый… Членкором зовут. Не он ли?

Позвонил Зяблику. И между ними произошёл разговор, какой обыкновенно происходит между людьми своими, коротко знакомыми:

— Артур Михайлович, здравствуйте! Кто такой у вас Филимонов? А-а, ладно. Тогда всё в порядке. Оно и видно — чайник, не все дома. Сразу к секретарю, да ещё к первому, устремился. Тот, понятное дело, спустил по лестнице, то есть по служебной, конечно… Смотрит на меня, а в глазах дым струится. Того и гляди стулом по башке хватит. Много у вас таких? Один? Слава Богу. Такой и один нанесёт хлопот — не оберёшься. Артур Михайлович! Книжечка любопытная на склады поступила — «Юности честное зерцало» — поучения молодым дворянам. Сам Пётр Первый будто бы её редактировал. Дорогая, правда, пятьдесят рублей стоит, да зато на чёрном рынке её и за двести не купишь. Черкнули бы записочку на книжный коллектор. А? И вам для личной библиотеки советую приобрести. Издание факсимильное — в том виде, как дошла до нас. Весьма интересная книжица!

Инструктор слыл большим книголюбом; приобретение редких книг, старых, классических, было его страстью. Он принадлежал к той странной категории людей, которые напоказ перед людьми хвалят и предлагают книги модных современных авторов, и пуще всего модернистских, но в личное собрание стягивают книги авторов старых, отмеченных признанием поколений. Мерилом стоимости книг им служит чёрный рынок, — он-то не ошибётся, там, на чёрном рынке, по орбите духовных ценностей ходят люди тёртые, дух вечного искусства, магической силы красоты и мудрости, заключённой в слове, слышат за версту, их яркими поделками не проведёшь, они за новаторский изыск нового пророка ломаного гроша не дадут.

И наш инструктор, инженер по образованию, и в райком пошёл не по призванию к партийной работе — он её не знал и не любил, — а ради книг, да ещё кое-каких житейских выгод. Под рукой на телефоне у него висело много учреждений, в том числе больших, авторитетных. Там универмаг, фабрика игрушек, ателье спецзаказов, а тут овощная база, типография, книжный магазин. Зяблик и его гигантский институт — объект влиятельный, почти всемогущий. И при первом же посещении института смышлёный инструктор явился к Зяблику. Разговорились — инструктор обронил словечко о своей страсти коллекционировать книги.

Зяблик достал визитку, на обратной стороне начертал адрес, фамилию директора книжного коллектора и слова; «Ему нужны книги — ты ему дай их». Зяблик любил щегольнуть фразой в стиле древних священных писаний. Он был не прочь полюбоваться на себя со стороны, понежиться в лучах своего влияния и власти. С тех пор перестрелка просьбами об очередной книжечке и записочками в книжный коллектор не прекращалась. И работал невидимый конвейер чётко, как работает он в наше время в тысячах разных вариантов, подменив собой принципы, о которых мы так много говорим и к которым так давно стремимся.

Посещение райкома, приём, который там ему оказали, вконец расстроили планы Филимонова, заронили в душу сомнение: удастся ли ему вообще благополучно завершить дело с внедрением прибора? Раньше был в силе Буранов, теперь — Зяблик, и нет никаких надежд на что-либо честное, справедливое. «Уж лучше бы я не ходил в райком», — рассуждал сам с собой Филимонов, сидя в рабочей комнате и слушая, как Котин бойко скользит шариковой ручкой по листу бумаги. Филимонов ждал, что Вася Галкин отселит Котина, но вчера Галкин объявил о роспуске группы Импульса, и Филимонов смирился. Он теперь ничего не ждал, ничего не хотел, об одном были его думы: как объявить прибор и сохранить за ним паритет отечества, а вместе — и своё авторство, не дать чертежам уплыть за границу.